Николай Чернышевский - Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу
Я был уверен, что мы сойдемся. Но это превосходит мои ожидания.
Милая Анюта! – Ты обеспечена от нужды! Никогда не обнимал я ее с такою страстью, как в этом избытке счастья.
18. С десяти часов до четырех сидел у Волгина. – «Ну, теперь надобно мне ехать на дачу. Поедемте». – Я сказал, что должен был отправиться на урок. – «Ну, так оттуда приезжайте к нам». – Я сказал, что не могу. – «Ну, почему?» Он смотрит на жизнь так строго, что я не решился сказать ему об Анюте; я сказал, что один из моих друзей, Ликаонский, уезжает, и я хочу побольше быть вместе с ним. – «Ну, так до послезавтра, Владимир Алексеич. Послезавтра опять буду в городе. Поговорим еще. Поговорим еще. А впрочем, могу сказать вам и теперь: пишите о чем хотите, сколько хотите, как сам знаете. Толковать с вами нечего. Достаточно видел, что вы правильно понимаете вещи». – После вчерашнего я не мог сомневаться, что кажусь ему хорошим сотрудником. Но эти слова удивили меня: – «Вы предоставляете мне полную волю в журнале?» – «А разве были бы вы очень нужны мне, если б не так? – Сотрудников, которых надобно водить на помочах, можно иметь, пожалуй, хоть сотню; да что в них пользы? Пересматривай, поправляй. – такая скука, что легче писать самому». – «Вы не будете просматривать моих статей?» – «А что будет в них любопытного? Признаться вам сказать, не буду читать и напечатанных, не только до напечатания. И без того приходится читать слишком много пустяков. – ха, ха, ха! – Благодарите за комплимент». – «Но я могу делать ошибки». – «А, ну вас и с вашими ошибками! Только время теряю с вами – ха, ха, ха! Ну, прощайте. Приходите послезавтра. Поговорим еще, хоть не о чем».
Илатонцев был от души рад, узнав, что я буду иметь постоянную работу: – «Жаль только, что теперь уже не утащишь вас в деревню». – Сильно беспокоится, что дочь не едет так долго. – Но вероятнее всего, что ее тетушка зажилась где-нибудь дольше, нежели рассчитывала. Судя по вашим рассказам, извините за откровенность. – я думаю, что она женщина, которая не всегда знает, что вздумается ей завтра. – «Да, да». - и стал говорить, что не следовало бы отпускать эту Алину Константиновну за Надеждою Викторовною: – не следовало; зачем же отпускали? – «Ошибка, согласен».
19. Этот весь день принадлежал Анюте. Понимаю, что до сих пор еще слишком мало любил ее. Любовь моя к ней вероятно будет сильна.
20. Неожиданный и странный поворот мыслей Волгина очень взволновал меня. – С самого начала вечера он был вдумчив. Но я не предвидел ничего особенного: что мог сказать он больше после тех слов, полных доверия и любви? – «С тех пор как я распоряжаюсь журналом, я искал человека, с которым мог бы разделить работу» – и проч… – что мог прибавить он к этому? Я полагал, что он развлечен чем-нибудь посторонним вопросу обо мне. – По-прежнему сам он говорил мало, больше заставлял говорить меня. Мне казалось, что после тех слов: «Вижу, что вы единственный человек, который правильно судит о положении нашего общества» и проч… – казалось, что после этих слов продолжать экзамен уже не совсем нужно или по крайней мере не совсем ловко. Но если хочет, то пусть продолжается экзамен. – думал я: – он расположен ко мне, я уважаю его – пусть экзаменует.
Так прошло часа четыре. Было уже за полночь. – «А знаете ли, становится уже довольно поздно. – начал он. – А я вот все еще раздумываю, как бы это начать, потому что вам покажется несколько странно. – а мне самому кажется как будто даже и очень глупо. – но все это пустяки, глупо ли, странно ли. – это пустяки. Так следует – значит, и надобно так».
Он вечно делает оговорки о глупости, о вздоре, так что беспрестанно сам смеется над своею манерою говорить. Так и тут он расхохотался, пошутил над собою, потом замолчал, опять задумался. Я видел, что он хочет сказать что-то не совсем обыкновенное. Что такое? Помолчав, он стал говорить; сначала, по своей манере, с некоторою вялостью, но скоро проникся большим одушевлением. Из того, что он говорил, многое казалось мне слишком мрачно. – слишком безнадежно; но я не должен забывать разницу наших лет и опытности. – и не забывал; и теперь готов признавать, что его взгляд, быть может, справедливее моего, и кажется мне слишком мрачным только потому, что я еще слишком молод. А в то время странность его слов увлекла и меня к чувству, очень сходному с его глубоким презрением к настоящему и ко всякой деятельности в настоящем.
Он начал с того, что вчера и в особенности ныне он очень много думал обо мне; что ему очень невыгодно говорить со мною откровенно. – вот я, вероятно, и сам заметил, что он колебался. Но у него такой нелепый характер: всегда он говорит черт знает что, впрочем, это не черт знает что, а правда, и потому я должен не спорить, а послушаться. Он лучше меня может судить о том, как надобно мне держать себя.
Все это было длинною цепью вялых и нерешительных оговорок; круто он перешел в горячий и резкий тон. – Да, как бы там ни было. – как бы я ни думал о себе, как бы он ни думал обо мне, а все-таки я еще очень молодой человек. – если не по уму и не по знаниям, то по чувствам, по надеждам, я еще очень молодой человек, он сравнительно со мною старик. – старики, положим, глупее молодых людей, но не в уме дело, а в том, что все вздор, мелочь, глупость, мерзость.
Все мелочь и вздор. Это не так живо чувствует юноша, еще страстный к жизни, как человек, для которого если брать только его личные надобности – уже совершенно все равно, жить или не жить; у которого могут быть обязанности, но уже нет привязанности к жизни. Потому-то он и должен думать, что его мысли довольно беспристрастны С этой стороны он, вероятно, имеет преимущество надо мною, и его слова будут заслуживать моего внимания. Эти слова: не стоит горячиться, потому что все мелочь и вздор. – Конечно, он говорит про нашу общественную жизнь. Свои личные дела важны и должны быть важны для каждого. Но общественные – мелочь.
Да. Наше общество не занимается ничем, кроме пустяков. Теперь, например, горячится исключительно из-за отмены крепостного права. Что такое крепостное право? – Мелочь. В Америке невольничество не мелочь. Разница между правами и благосостоянием черного работника в южных штатах и белого работника в северных – неизмеримо велика. Сравнять невольника с северным работником – великая польза. У нас не то. Многим ли лучше крепостных живут вольные мужики? Многим ли выше их общественное значение? – Так мало лучше, что не стоит и говорить о такой микроскопической разнице. Потому не велик был бы выигрыш для помещичьих мужиков, если б и сравняли их с вольными. Но этого не будет, потому что это невозможно; это невозможно, потому что общество не думает об этом; оно и не воображает думать, что можно понимать вопрос в таком смысле и что только в этом смысле он, хоть и не важен сравнительно с важными, забываемыми, но хоть сам по себе, без сравнения с ними, не совершенно пуст. Исключительно занимаясь мелким вопросом, оно понимает его исключительно в пустом смысле. Сущность дела в том, что за право существовать и работать мужик обязан платить частному лицу. – землевладельцу. – подать – натурою или деньгами – барщину или оброк. За право работать. – потому что земля сама по себе не имеет никакой ценности; сами по себе ценность имеют пшеница, лошадь, овца, золото, алмаз: эти предметы сами по себе годятся на что-нибудь. Земля сама по себе не имеет ценности: кто платит за землю, платит только за право работать. Эта подать за право работать в помещичьих имениях велика; почти у всех помещиков велика до большой обременительности. Вот серьезная сторона дела. Перемены в ней не будет, потому что общество не думает об этом. Обременительная подать в пользу частного лица останется. Но вместе с правом брать эту подать помещик имеет административную власть. Исключительно этим обстоятельством и занялось общество. Помещики дурные судьи, помещики деспоты, помещики злодеи. Есть и такие помещики. Есть бурные люди во всяком сословии. Но во всяком сословии их очень мало. Из двадцати миллионов людей под управлением помещиков двести тысяч, может быть, имеют помещиками бурных капризников или злодеев. Эти двести тысяч выиграют от уничтожения административной власти помещиков. Остальная масса крепостных не выиграет; скорее, можно полагать, что проиграет. Известно из политической экономии, что наилучший администратор тот, кто имеет прямую личную выгоду от благосостояния управляемых. Помещик имеет. Никакой бюрократический начальник не имеет. Одна сотая доля крестьян выиграет; остальной может быть только проигрыш.
– Страшно, если так. – сказал я.
– Ничего особенно страшного. – мелочь. Характер администрации зависит главным образом от общего характера национального устройства. Другие влияния ничтожны перед этим. Кому выгодно быть хорошим, тот немного. – очень немного получше; кому нет выгоды быть хорошим, немного похуже. – очень немного. Дурные администраторы очень немногим хуже хороших своих товарищей по времени и месту. В сущности, все это мелочь и вздор. Все вздор перед общим характером национального устройства. Выгоды будет очень мало, и убыток не велик, так поставлен вопрос.
