Николай Чернышевский - Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу
Забыл расспросить Ликаонского. Анюта молчит о своих надобностях, а я забываю. Хорош любовник!
5. У Ликаонского действительно есть деньги. Показал мне. Около 200 рублей. Стало быть, все мои деньги свободны.
Наши домашние расходы до августа, положим, 150 рублей. Будет довольно с теми 45 или 50 рублями, которые придется получить от Илатонцева. – Черкасову 100 рублей; тоже довольно. Остается 145 рублей, которыми можно располагать. К августу, наверное, начнутся доходы от журнальной работы.
Не было надежды упросить его; только не могла удержать слез: – «Как я останусь без вас? Вы говорили, все равно, какой будет муж. При вас, и точно, было все равно. А теперь какая будет моя жизнь во власти этого злодея? – Да прогонят его с должности, когда вы уедете: кто захочет терпеть такого бездельника? Чем же я буду жить?» – «Не прогонят; мне дали слово и сдержат, потому что я остаюсь в самых важных сношениях с ними, по делам. Не тронут его, пока ты живешь с ним. А если он станет обижать тебя, то зачем же тебе терпеть? – Твои лета еще не ушли; можно сказать, только входишь в настоящие лета. Бог не без милости, на свете не без добрых людей. Бог даст, будешь, может быть, жить еще лучше прежнего».
Все правда. Но и муж Анюты понимал эту правду. Только что стала Анюта собирать свои вещи, думая переехать на особую квартиру, скрыться от мужа, чтоб искать своего счастья, – муж в двери. Избив ее, отнял у нее все; пригрозил и кухарке и дворнику, что запорет их до полусмерти, если упустят его жену, запер ее в спальной, отдал ключ кухарке и ушел пьянствовать. Ему нельзя было не дорожить женою: он знал, что только вместе с нею держится на должности. И всегда, когда уходил, он запирал ее.
Как уйти? Чем ей было подкупить кухарку и дворника, дрожавших за ее сохранность. – в особенности, дворника? – Нечем, все у нее отнято. А еще важнее: куда уйдешь, как будешь жить? – Ничего у нее не было подготовлено. – Что можно сделать в таких обстоятельствах? А если можно, то скоро ли? С кухаркою она уже стала сходиться. Но затруднял дворник. Так присматривал, что ужас. Конечно, если б найден был хороший человек, то можно бы; но скоро ли найдешь хорошего человека, когда стеснена до такой степени?.. Не унывала; имела некоторые надежды. Бог помог бы как-нибудь. Но верного еще не было…
6. «Ах, Володя, какой ты добрый. Ничего не жалеешь для меня!» – Но довольно легко поняла, что сама должна рассчитывать, какими деньгами может располагать. – Завезла меня к Илатонцеву, сама отправилась покупать.
Когда я приехал домой, ее еще не было. Поэтому вынул начатую работу. Пора приняться за нее. Надобно поскорее успокоить себя тем, что наша жизнь обеспечена. Писал, пока она приехала. Она была смущена и робела: – «Володя, простишь ли ты меня? Я издержала больше; осталась должна 29 рублей» – Обрадовалась, бедняжка, что я не сделал ей выговора. – После повторил с нею мои расчеты и сказал, что если она полагает, что на домашние расходы до августа будет надобно меньше 170 рублей, то пусть берет из этих денег еще, на свои наряды. – «Нет, Володя, я сама расчетливая, и нехорошо, если взять, а потом недостанет. Буду брать на свои наряды только то, что будет оставаться лишнее».
Были Благовещенский, Борисов, Свинцов. Очарованы Анютою; и сами понравились ей. Мы просили их бывать у нас хоть каждый день.
Илатонцев видел министра. Черкасов будет назначен на родину. Может ехать, не сомневаясь. – Ликаонский взял деньги для него. Боюсь, не догадается ли добряк, что они от меня.
Дочь написала Илатонцеву, что через три, четыре дня будет в Петербурге. – «А у меня остается еще на 40 тысяч акций. Продам поскорее, хоть бы пожертвовать полторы, две тысячи, лишь бы развязаться к приезду Наденьки». – Возобновлял свои убеждения, чтоб я ехал в деревню. Новое в них – дочь: «Я зову вас не столько для себя самого, сколько для Наденьки; и ручаюсь вам, вы полюбите ее». – «С Юринькою вовсе не нужно заниматься, пусть пользуется летом и садом, пусть больше бегает» и т. д., прежнее.
Работал; но очень мало.
7. «Володя, ты поступил бы служить в полицию: там очень выгодно служить» – и начала рассказывать, сколько получал Иван Ильич, сколько получают даже на таких должностях, которые даются с первого раза, лишь бы только понравиться начальству: – «Поступи в полицию, Володя, ей-богу, поступи». – Но когда я растолковал ей, поняла: – «Разумеется, Володя, это нехорошо. Я посоветовала тебе потому, что не думала, хорошо ли это».
Добряк Черкасов очень далек от мысли, что деньги были мои. Он воображает, что я столько же злобствую на него, как он презирает меня.
Работа идет плохо. Потому вздумал было просить Ликаонского переселиться к нам. – «Это зачем?» – «Я переселился бы на эти дни в город. Приезжал бы к вам только обедать. Бросить Анюту одну – жалко. Читать не привыкла; знакомых здесь еще нет, и кажется, что кругом нас все дрянь, с которою не надобно знакомиться». – «Вздумано умно, Левицкий». – «Почему же не умно?» – «Будь у нее не такие привычки, моя добродетель, как ты называешь, не подвергалась бы опасности; но она имеет привычки легкомысленного общества; без намерения она взволнует и сама увлечется». – «Вздор, Ликаонский». – Но он остался при своем.
8. Черкасов уехал. – У Илатонцева остается только на 5 тысяч акций. Завтра надеется продать и эти.
9. Еще дня три работать, как ныне, и статья будет кончена.
10. То же, порядочно работал.
11. Ликаонский начинает убеждаться, что Анюта рассудительна.
12. Переехал к нам на два дня, которые остаются до его отъезда.
13. Работал очень мало, так же как и вчера. Почти все время было занято разговорами с Ликаонским. Этот человек не изменит делу.
14. Мой добрый, мой милый друг! Когда я обниму тебя вновь? Ни он, ни я, мы не ожидали от себя, что так расчувствуемся.
15. Илатонцев продал свои последние акции. Подвел итог. На 350 тысячах потерял около восьми с половиною. Рад, что отделался так дешево. – «Без вас до сих пор оставался бы в этом ослеплении и, может быть, заложил бы другое поместье, чтобы приобрести еще побольше этих сокровищ» и т. д. В самом деле, я тогда только дивился, что человек неглупый мог быть обольщен подобными шарлатанствами. – «Но по крайней мере ваши намерения были благородные». – «И с благородными своими намерениями я запутался бы так, что не только мне с детьми, даже и крестьянам пришлось бы очень плохо». – «Полноте, так или иначе, вы успели бы вовремя понять, что эти бумаги должны потерять всякую цену». – «Бог знает, понял ли бы вовремя». – Не только благородный, но и скромный человек. Не скрывает от самого себя, как упорно было его заблуждение. Это редкое достоинство. – Начинает беспокоиться о том, что дочь долго не едет.
– «Скучаешь теперь, Анюта? Все мои приятели уехали. – ты совершенно одна, когда я работаю». – «Что же делать, Володя, когда тебе надобно работать? – Поскучаю, так и быть. А потом найду прежних своих знакомых; будут и новые». – Надобно желать, чтобы новые были лучше прежних. Когда я растолковал, она согласилась: – «Когда так, Володя, то я и не хочу искать прежних своих знакомых. Я не думала какие они люди». – С каждым днем она больше радует меня: легко понимает все.
16. Три часа ночи. Кончил. Теперь опять весь принадлежу тебе, моя милая.
17. Волгин был в городе и дома. Узнал меня. Поэтому тут же принялся просматривать статью. Прочел несколько страниц, перевернул, пробежал последние страницы: – «Мне было сказано одним человеком, который редко ошибается в людях, что вы должно быть человек замечательного ума» и т. д. – Потом я спросил, кто же это рекомендовал меня ему? – «Ах, это после, когда побольше познакомимся». – Просил посидеть, поговорить. Сам говорил мало; все заставлял говорить меня. Оставил обедать. Продержал до восьмого часа. – «Ну, теперь простимся, Владимир Алексеич. Будут приходить за корректурами, надобно читать. С другими я не говорю так. Но вы видите, что внушаете мне расположение, стало быть, нечего церемониться. Завтра поутру приходите опять. Надобно получше узнать вас. Писать можете, это видно было по первой же странице статьи. Но надобно узнать вас получше».
Я был уверен, что мы сойдемся. Но это превосходит мои ожидания.
Милая Анюта! – Ты обеспечена от нужды! Никогда не обнимал я ее с такою страстью, как в этом избытке счастья.
18. С десяти часов до четырех сидел у Волгина. – «Ну, теперь надобно мне ехать на дачу. Поедемте». – Я сказал, что должен был отправиться на урок. – «Ну, так оттуда приезжайте к нам». – Я сказал, что не могу. – «Ну, почему?» Он смотрит на жизнь так строго, что я не решился сказать ему об Анюте; я сказал, что один из моих друзей, Ликаонский, уезжает, и я хочу побольше быть вместе с ним. – «Ну, так до послезавтра, Владимир Алексеич. Послезавтра опять буду в городе. Поговорим еще. Поговорим еще. А впрочем, могу сказать вам и теперь: пишите о чем хотите, сколько хотите, как сам знаете. Толковать с вами нечего. Достаточно видел, что вы правильно понимаете вещи». – После вчерашнего я не мог сомневаться, что кажусь ему хорошим сотрудником. Но эти слова удивили меня: – «Вы предоставляете мне полную волю в журнале?» – «А разве были бы вы очень нужны мне, если б не так? – Сотрудников, которых надобно водить на помочах, можно иметь, пожалуй, хоть сотню; да что в них пользы? Пересматривай, поправляй. – такая скука, что легче писать самому». – «Вы не будете просматривать моих статей?» – «А что будет в них любопытного? Признаться вам сказать, не буду читать и напечатанных, не только до напечатания. И без того приходится читать слишком много пустяков. – ха, ха, ха! – Благодарите за комплимент». – «Но я могу делать ошибки». – «А, ну вас и с вашими ошибками! Только время теряю с вами – ха, ха, ха! Ну, прощайте. Приходите послезавтра. Поговорим еще, хоть не о чем».
