Мирза Ибрагимов - Наступит день
- Ты о нас не думай, - сказала Хавер, как бы почувствовав его внутреннее волнение. - Слава аллаху, кусок хлеба есть. Я работаю и в этом году думаю отдать Азада в школу.
Мальчик, который, прижавшись, сидел на коленях у отца и неотрывно наблюдал за стражником, вдруг соскочил с его колен и стал тянуть Керимхана к выходу.
- Уйдем отсюда, папа! Пойдем домой! Здесь плохо!
Керимхан не сразу нашелся, что ответить, и неожиданно ему представилось за толстыми стенами и решетчатыми окнами тюрьмы свободное и прекрасное будущее.
- Я приду к тебе, сынок, - сказал он. - Приду. Если не сегодня, то завтра непременно приду и принесу тебе светлый день.
Им напомнили, что пора прощаться. На их лицах отразилось тоскливое недоумение. Как быстро прошло время!
Не желая более мучить Хавер, Керимхан поднялся первым.
- Ничего, моя Хавер! - сказал он спокойно. - Эта темная ночь пройдет. Вы увидите светлые дни, вас обласкает живительный ветер свободы. Помните, что тогда и я вместе с вами буду приветствовать этот радостный день...
- Выходите, ханум! - строго сказал тюремщик, открывая дверь перед Хавер.
Керимхан хотел передать Азада жене, но мальчик обвил ручонками шею отца и стал еще отчаяннее просить его:
- Папа, уйдем! Уйдем отсюда!
Тюремщик хотел оторвать мальчика от узника, но Керимхан твердо отстранил его рукой.
- Не беспокойтесь. Я сам.
Он еще раз поцеловал Азада, приласкал и, тихонько разняв обвившиеся вокруг его шеи ручки, сказал:
- Иди, сынок, иди! Мама ждет тебя! И будущее тебя ждет!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
К полудню, когда солнце стояло в зените, улицы Тегерана пустели, даже извозчиков не было видно. Лавки и магазины закрывались. Работали только чайные и кое-какие мелкие фруктовые лавки. Люди старались укрыться от невыносимого зноя. На улицах оставались лишь нищие, жавшиеся к стенам и искавшие спасения в их тени, да бездельники, которые шлялись по рынкам в надежде урвать от щедрых покупателей какой-нибудь пеш-кеш - подачку. Они подсказывали любителям, где можно купить отличные чулки или особенно жирную баранину, сопровождали неопытных покупателей, главным образом приезжих крестьян, посредничая между ними и продавцами, или брались донести тяжелую покупку. Среди этих бродяг было немало преступного элемента, готового ради одного тумана на любую низость. Беглым взглядом умели они определить характер человека, щедр он или скуп, зорок или ротозей. Они назойливо преследовали каждого, пытаясь вырвать хотя бы один-два крана. Когда торговля замирала, они проводили время в курильнях опиума или в публичных домах. Не брезговали они и мелкой кражей.
В один из знойных августовских дней, когда южное солнце загнало людей в дома, на одной из грязных и пыльных улиц Тегерана сидела прямо на земле, в тени саманной стены кучка таких бездельников и резалась в карты, сопровождая игру грубой бранью.
Среди них находился и Эрбаб Ханафи, который прокутил в притонах полученные от фон Вальтера деньги и теперь нетерпеливо ожидал получения новой суммы.
Недалеко от них, на солнцепеке, уличный кулинар жарил на углях бараньи потроха.
- Эй, кечал плешивый! Дай-ка мне порцию! - крикнул, не вставая с места, Эрбаб Ханафи.
Кечал оставил покупателя, уже протянувшего руку с деньгами, и, положив на кусок лаваша ложку жаркого, завернул в трубочку и торопливо отнес картежнику.
- Изволь, Эрбаб! Я готов всю сковороду подарить тебе, - сказал он, подавая жаркое.
- Ах, если бы аллах послал порцию плова! - проговорил с вожделением игрок, проглотив последний кусок. - Такими вещами не набьешь брюхо.
- А почему бы тебе не пойти к Гамарбану-ханум, Эрбаб? - спросил один из компании.
- Пусть ее дом рухнет ей на голову. Эта ведьма крошки хлеба не даст даром. Там, где нет барыша, она и над одним шаем трясется.
- Ты тоже не промах! Одно время ты хорошо подоил ее, Эрбаб.
- То был особый случай. Ради Гюльназ эта ведьма и на меня тратилась... Но никогда еще она так не попадала впросак.
- Неужели ей так и не удалось обработать Гюльназ?
- Об этой девушке лучше и не говорить, ребята, - серьезным тоном сказал Эрбаб. - Даже такая опытная шлюха, как Гамарбану, не сумела совратить ее. Теперь Гюльназ работает судомойкой и уборщицей, но честь свою хранит по-прежнему.
- Эх, ребята! - вздохнув, проговорил кто-то. - Иметь бы кровлю над головой да кусок хлеба, вот с кем бы наладить хорошую жизнь!..
- Брось пустые разговоры! - воскликнул Эрбаб, махнув рукой. - Лучше скажи, где бы раздобыть денег на порцию плова?.. Постойте, ребята! воскликнул вдруг Эрбаб. - Кто это? - И он кивнул в сторону проходившей женщины, одетой во все черное.
Чем-то сильно удрученная, со следами большого горя на лице, женщина рассеянно прошла мимо, не обратив внимания на компанию.
- Так ведь это жена того... повешенного, - хлопнул себя по лбу Эрбаб.
Хавер прошла с десяток шагов и остановилась у хлеботорговца, который дремал, прислонившись к прилавку.
- Три понзы хлеба, дядя!
Старый торговец приподнял голову и, окинув женщину сонным взглядом, лениво бросил гири на весы и поднялся за хлебом.
Хавер достала из-за пазухи десять туманов и рассеянно положила их на прилавок.
Эрбаб толкнул в бок невысокого парня.
- Живо! Бог послал нам на обед!
Трое игроков сорвались с места и незаметно взяли женщину в круг - один справа, другой слева, а третий, став за ее спиной, спросил лавочника:
- Дядя, почем хлеб?
Старый торговец, хорошо знавший их, огрызнулся:
- Ступайте отсюда! Тут вам нечего делать!
- Не хочешь - не надо, купим в другой лавке! - крикнули бродяги, и через секунду вся ватага скрылась.
Старый торговец отвесил хлеб и положил его на прилавок перед Хавер.
- Бери, дочка!
Хавер посмотрела на хлеб и хотела расплатиться. Но денег не оказалось. Она снова полезла дрожащей рукой за пазуху. Денег не было. Слезы невольно выступили у нее на глазах.
- Прости, дядя, - сдавленным голосом сказала она. - Забыла деньги. Пойду принесу сейчас...
Она отошла от торговца, но ноги едва несли ее. Дома сидел голодный Азад. Продать можно было только траурное платье, в которое она была одета.
Почти машинально она вышла на проспект Лалезар. Здесь было безлюдно. Хавер прошла мимо нищих, которые жались к стенам, спасаясь от обжигающего солнца, В канавке плескались ребята, очевидно, дети этих нищих. Хавер представилось, что и ее Азад находится среди этих бездомных детей, и сердце ее больно сжалось.
"Нет, нет! Ради него надо вытерпеть все!.. Какими угодно средствами, но поставить его на ноги!"
Навстречу шел какой-то господин.
Поравнявшись с Хавер, прохожий остановился, посмотрел на нее и сказал с наглой улыбкой:
- Пойдем, ханум! Два тумана!..
Хавер показалось, что ее с размаху ударили по лицу.
Она пустилась бежать как безумная. Так, не останавливаясь, без передышки она добежала до дома.
Азад сидел и ждал ее у калитки.
Этот ребенок характером напоминал своего отца. Как и Керимхан, он был неразговорчив, спокоен, терпелив; никогда не жаловался, не ныл. Он часто страдал от голода, но ни разу не попросил у матери хлеба. Поэтому Хавер, поймав взгляд сына, устремленный на ее пустые руки, не могла выдержать.
- Лавка закрыта, цветок мой! Лавка закрыта! - осыпая сына поцелуями, сквозь слезы восклицала она.
- Зачем ты плачешь, мама? По папе соскучилась? Я тоже соскучился, очень соскучился. Почему же он не едет? Каждый раз ты говоришь, что он вернется через два месяца. Разве не прошли эти два месяца? Напиши ему, чтобы он приехал. Когда он с нами, у нас бывает много хлеба. А помнишь, папа покупал мне персики? Напиши, чтобы он приехал!
- Напишу, цветок мой, напишу. Погляди пока на его карточку. А скоро он и сам приедет.
Хавер вытащила спрятанную в нише фотографию, на которой были сняты рядом Керимхан и Фридун.
Конец ее тягостным переживаниям положил стук в калитку. На ее вопрос отозвался женский голос:
- Открой, сестрица, открой! Не бойся!..
- "Хоть бы какая-нибудь весточка от Фридуна!" - подумала Хавер с бьющимся сердцем и открыла калитку.
Вошла тучная с толстыми губами женщина, а за ней худенькая девушка среднего роста с иссиня-черными волосами и большими, выразительными глазами. Взглянув на девушку, которая точно излучала свет, Хавер решила, что такая посетительница не может не порадовать дома, в который входит. На толстой женщине была какая-то пестрая одежда, напоминавшая халат; она была сильно накрашена. Девушка была одета в старое ситцевое поношенное платье, и Хавер приняла ее за служанку толстой барыни. Хотя девушке можно было дать не более девятнадцати-двадцати лет, глаза ее выражали грусть много пережившего, познавшего горе человека. Это была Гюльназ. Хавер пригласила посетительниц в комнату.
- Пфу, какая обшарпанная, противная комната! - произнесла, войдя, толстая женщина.
- В нашем доме было почти то же самое! - со вздохом отозвалась девушка, оглядев комнату. - Не было и тряпочки руки вытереть.
