М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу

Дѣйствительно, громадное большинство конференціи было возмущено письмомъ директора завода. «О, — говорили многіе члены конференціи, — распущенность современнаго юношества не знаетъ границъ! Современное юношество распущенно, задорно, грубо, дико, не вѣритъ ни во что и ни въ кого!.. Пора обуздать, пора принять строгія карательныя мѣры!..» И подъ вліяніемъ этихъ рѣчей постановлено было, безъ провѣрки письма директора завода, безъ опроса Сластова, исключить его изъ института, съ воспрещеніемъ поступать впредь въ высшія учебныя заведенія, довести объ этомъ постановленіи конференціи во всѣ высшія учебныя заведенія въ Россіи и сообщить полиціи, дабы она приняла мѣры, чтобы пострадавшій студентъ не вызвалъ агитаціи въ своихъ товарищахъ.

Послѣдняя мѣра, быть-можетъ, была разумна; но или полиція не приняла быстрыхъ мѣръ для пресѣченія агитаціи въ защиту товарища, или чувство товарищества въ молодыхъ людяхъ, всосанное съ молокомъ матери, глубоко вкоренилось въ нихъ и вспыхиваетъ наружу прежде, чѣмъ даже самая образцовая полиція въ мірѣ (а такая полиція, съ Треповымъ во главѣ, была въ то время въ Петербургѣ) приметъ мѣры для пресѣченія этого чувства, — только на другой день тоскливо и подавленно выглядывали лица многихъ студентовъ и слышались слезы въ голосѣ ихъ, какъ бываетъ все это у людей, сильно подавленныхъ горемъ, но еще не осиленныхъ имъ до слезъ или до борьбы съ обстоятельствами, причинившими его. Такое состояніе грусти продолжалось у студентовъ болѣе недѣли. Злосчастнаго Сластова, вмѣстѣ съ его спутникомъ-жандармомъ, уже давно везла или машина желѣзной дороги, или почтовая телѣга, или, быть-можетъ, онъ былъ уже привезенъ на мѣсто своей родины подъ надзоръ полиціи, когда утихло чувство грусти у студентовъ. Они узнали изъ какихъ-то источниковъ, что Сластовъ не былъ виноватъ, что директоръ завода никого не разспрашивалъ, а повѣрилъ только сплетнямъ, что директоръ и конференція института тоже не разузнавали дѣла, не спросили даже пострадавшаго, а прямо исключили его…. И двѣ недѣли спустя, послѣ засѣданія конференціи, въ первыхъ числахъ февраля, актовая зала института превратилась въ залу крамолы и бунта, и сердито, сумрачно смотрѣлъ почтенный швейцаръ института. Да и какъ ему было не сердиться! Только въ этотъ день, въ половинѣ двѣнадцатаго, онъ одиноко сидѣлъ около своего стола въ швейцарской, тогда какъ до этого злополучнаго дня постоянно окружали его съ утра до вечера молодежь-студенты: тотъ спрашиваетъ письмо, тотъ узнаетъ адресъ пріятеля, тотъ вывѣшиваетъ объявленіе о продажѣ книги, другой — о продажѣ пальто, тотъ ищетъ переписки, тотъ — переводовъ, тотъ — уроковъ и т. д. Только сегодня одиноко сидитъ почтенный швейцаръ, и недоволенъ онъ, и сердито поглаживаетъ онъ свои сѣдыя бакенбарды. Были недовольны и профессора, лекціи которыхъ были въ эти часы, которые, войди въ аудиторіи, нашли ихъ совершенно пустыми и думали, что студенты отказались, наконецъ, и отъ науки, олицетвореніемъ которой они считали себя. Но болѣе всѣхъ былъ недоволенъ, вѣчно ровный, вѣчно защищавшій студентовъ на конференціи, профессоръ Мелентій Меѳеодіевичъ Ереминъ, на лекціяхъ котораго никогда не бывало болѣе пяти-шести человѣкъ слушателей, ходившихъ по очереди между всѣмъ курсомъ. Въ этотъ злополучный день, потупивъ глаза въ землю, не смотря на лавки, какъ дѣлалъ всегда, онъ вошелъ въ аудиторію, взошелъ на каѳедру, положилъ на нее тетрадь и началъ говорить «о полученіи чего-то изъ чего-то, для полученія жалованья», какъ говорили о предметѣ его чтеній студенты. Но вотъ гдѣ-то раздался оглушительный шумъ, онъ невольно вздрогнулъ и, поднявъ робко глаза, теперь только замѣтимъ, что пусто въ аудиторіи, что онъ нѣсколько минутъ читалъ свою лекцію равнодушнымъ до всего стѣнамъ и лавкамъ. И злобно, быть-можетъ первый разъ во всю его жизнь, сверкнули его всегда меланхоническіе, смотрѣвшіе въ землю, глаза, и, понуривъ ихъ снова въ землю, онъ медленно вышелъ изъ аудиторіи. Какія мысли волновали твою сѣдую голову, какими чувствами дрожали фибры твоего сердца, сколько ударовъ дѣлало оно въ минуту?!..

Большая актовая зада института была полна молодыми, горячими, увлекающимися до дерзости, смѣлыми до глупости студентами. Болѣе восьми сотъ человѣкъ было въ ней, и только по угламъ въ залѣ были клочки пустаго мѣста, а на всемъ остальномъ, на стульяхъ, диванахъ, окнахъ и даже въ дверяхъ, стояли студенты. Авторъ не бывалъ, читатель, на войнѣ,- ему не удалось это, при глубокомъ его желаніи, — но ему кажется, что ни на одномъ солдатскомъ лицѣ, ни на одномъ лицѣ героя-офицера, даже на лицѣ Скобелева 2-го во время аттаки Ловчи не было столько энергіи, столько жизни, юношеской отваги, какъ на лицахъ почти всѣхъ этихъ молодыхъ людей. Чего хотятъ они?… Трудно разобрать, — въ залѣ шумъ, духота, табачный дымъ.

— Попросить пожаловать къ намъ директора! — гудитъ на окнѣ брюнетъ съ окладистою бородой и густой басъ его покрываетъ шумъ и слышенъ на всю залу.

— Попросить директора! — какъ эхо вторятъ ему десятки голосовъ, руководствуясь только однимъ чувствомъ разгоряченной крови.

— Мы всѣ должны будемъ практиковать на заводахъ и съ нами со всѣми можетъ повториться та же исторія, — говоритъ громко, махая руками, поднятыми вверхъ, надъ головами тѣснившихся около него, молодой, безъусый блондинъ, и по самодовольному, румяному лицу его видно, что онъ принимаетъ себя въ эту пору за сильнаго оратора, говорящаго громкимъ голосомъ великія истины.

— Карьера пропала, — несчастный на всю жизнь!

— Не принимать навсегда и ни въ одно высшее заведеніе — это хуже каторги!

— А вы думаете шуточная вещь надзоръ полиціи?

— Это овца среди волковъ!

— Хуже! Это волкъ среди милліона собакъ!

— Просить директора! Позвать директора!

— Всю конференцію подать сюда!

— Желаемъ ихъ только лицезрѣть, а не что-либо прочее!

— Пусть не боятся, — мы — честные люди!

— Другихъ не обижали, но и себя въ обиду не дадимъ!

— Самое большее, что правдивымъ словомъ проймемъ до краски на щекахъ!

— Одинъ, другой языкъ имъ только покажетъ!

— Я узнавалъ, онъ только сказалъ: «я хотѣлъ у васъ спросить, да васъ не было». А тотъ на него крикнулъ: «такъ вашъ могъ постать, пока мой пришоль». А онъ ему только сказалъ: «я не зналъ, для меня время дорого». И больше ничего не было. А онъ на него: «вонъ!» — говорилъ рыжій баритонъ.

— Проклятый нѣмецъ!

— Какой онъ проклятый, онъ — нѣмецъ!

— Я-бъ его по зубамъ треснулъ!

— Плюнуть въ рыло, — для чего руки портить объ его костлявую рожу.

— Собрали-то ему на дорогу, да мало — всего рублей сто. Скоро его съ пересыльной на вокзалъ увезли. Ну, да ничего, мы ему пошлемъ, — рублей сто уже еще собрали, — говорилъ съ разбитою грудью, желтый, высокій и худой блондинъ, и впалые глаза его блестѣли какимъ-то фосфорическимъ блескомъ, и на его обтянутыхъ кожею костяхъ щекъ были бурыя, чахоточныя пятна.

— Требовать возвращенія!

— Пусть нѣмчура у насъ извиненіе попроситъ!

— Да, да, у всѣхъ извиненія!

— И нѣмчура, и директоръ!

— И вся конференція съ ними!

— Не уйдемъ, пока не возвратятъ!

— Въ дребезги разобью! — и чья-то могучая рука замахивается на стекла оконъ.

Такія слова неслись съ разныхъ концовъ залы, — неслись съ разныхъ мѣстъ вдругъ, заглушая одно другое, — и стоялъ въ залѣ шумъ, шумъ говора восьмисотъ молодыхъ глотокъ, ободряемыхъ воспаленною головой и сильно бьющимся сердцемъ.

— Директоръ идетъ! Директоръ идетъ! — раздается крикъ стоявшихъ у дверей, и толпа смолкла.

Директоръ вошелъ бодро, на лицѣ замѣтна слабая блѣдность, глаза чуть-чуть блестятъ болѣе обыкновеннаго. Онъ вошелъ одинъ, и вошелъ въ самую средину толпы; сопровождавшіе его деканъ и надзиратели остались у дверей. Онъ остановился возлѣ того безъусаго блондина, который воображалъ недавно себя ораторомъ и который, вѣроятно, былъ все еще того же мнѣнія о себѣ, такъ какъ глаза его бойко смотрѣли на стоявшаго противъ него директора. Директоръ окинулъ взоромъ молчаливую толпу, сперва по головамъ, потомъ вокругъ себя, свободно поворачиваясь, такъ какъ толпа пожалась и было довольно простора вокругъ него.

— Чего вы хотите? — обратился онъ къ безъусому блондину.

— Мы просимъ васъ, — бойко и громко отвѣтилъ безъусый блондинъ, — объяснить намъ причину исключенія Сластова. Намъ всѣмъ придется практиковать на заводахъ и съ нами можетъ повториться та же исторія! — Онъ скоро сконфузился и послѣднія слова проговорилъ уже тише и еще болѣе покраснѣлъ.

— Надѣюсь, что вы не будете грубить служащимъ на заводѣ, гдѣ будете практиковать, и тогда за что же васъ исключать? — сказалъ директоръ.

— Онъ не грубилъ!

— Директоръ завода навралъ!

— Мало ли что они наговорятъ! — загудѣла толпа.