М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
— Требовать возвращенія!
— Пусть нѣмчура у насъ извиненіе попроситъ!
— Да, да, у всѣхъ извиненія!
— И нѣмчура, и директоръ!
— И вся конференція съ ними!
— Не уйдемъ, пока не возвратятъ!
— Въ дребезги разобью! — и чья-то могучая рука замахивается на стекла оконъ.
Такія слова неслись съ разныхъ концовъ залы, — неслись съ разныхъ мѣстъ вдругъ, заглушая одно другое, — и стоялъ въ залѣ шумъ, шумъ говора восьмисотъ молодыхъ глотокъ, ободряемыхъ воспаленною головой и сильно бьющимся сердцемъ.
— Директоръ идетъ! Директоръ идетъ! — раздается крикъ стоявшихъ у дверей, и толпа смолкла.
Директоръ вошелъ бодро, на лицѣ замѣтна слабая блѣдность, глаза чуть-чуть блестятъ болѣе обыкновеннаго. Онъ вошелъ одинъ, и вошелъ въ самую средину толпы; сопровождавшіе его деканъ и надзиратели остались у дверей. Онъ остановился возлѣ того безъусаго блондина, который воображалъ недавно себя ораторомъ и который, вѣроятно, былъ все еще того же мнѣнія о себѣ, такъ какъ глаза его бойко смотрѣли на стоявшаго противъ него директора. Директоръ окинулъ взоромъ молчаливую толпу, сперва по головамъ, потомъ вокругъ себя, свободно поворачиваясь, такъ какъ толпа пожалась и было довольно простора вокругъ него.
— Чего вы хотите? — обратился онъ къ безъусому блондину.
— Мы просимъ васъ, — бойко и громко отвѣтилъ безъусый блондинъ, — объяснить намъ причину исключенія Сластова. Намъ всѣмъ придется практиковать на заводахъ и съ нами можетъ повториться та же исторія! — Онъ скоро сконфузился и послѣднія слова проговорилъ уже тише и еще болѣе покраснѣлъ.
— Надѣюсь, что вы не будете грубить служащимъ на заводѣ, гдѣ будете практиковать, и тогда за что же васъ исключать? — сказалъ директоръ.
— Онъ не грубилъ!
— Директоръ завода навралъ!
— Мало ли что они наговорятъ! — загудѣла толпа.
— Ну, а вы почемъ знаете, что онъ не грубилъ?… Вамъ Сластовъ сказалъ, а вы ему и повѣрили?… Конференція, ваши профессора, разобрали дѣло всесторонне и нашли, что, для вашего же блага, нужно наказать Сластова. Да, вы правы, — показывая рукою на безъусаго блондина, продолжалъ директоръ, — вамъ всѣмъ не только придется, вамъ нужно для своей собственной пользы практиковать на заводахъ, и хорошо ли будетъ, если васъ не пустятъ для практики, потому что поступокъ одного дурнаго вашего товарища остался безнаказаннымъ?
— Надо было спросить на конференціи Сластова.
— Его исключали, не спрося его самого!
— Повѣрили письму только! — опять загудѣла толпа.
Директоръ стоялъ, крикъ увеличивался. Онъ поднялъ немного руку, какъ, бы желая говорить, и передніе ряды закричали: «Тише! Тише!.. Молчаніе, господа!»
— Вы не знаете, спрашивала ли конференція или нѣтъ… Она повѣрила, быть-можетъ, мнѣ, которому до конференціи самъ Сластовъ разсказалъ исторію. Совѣтую вамъ разойтись и вѣрить, что васъ никто не желаетъ топить и исключать зря, но никто не желаетъ и гладить васъ по головкѣ, если вы будете дѣлать собранія…
Директоръ гордо окинулъ взглядомъ толпу и хотѣлъ идти къ дверямъ. Передніе ряды стояли потупя глаза внизъ или водя неопредѣленно глазами одинъ по другому. Въ заднихъ рядахъ шелъ какой-то неопредѣленный шумъ, но сильно, сильно понизился этотъ шумъ. Это былъ шумъ случайно собравшейся толпы, гдѣ уже у каждаго было свое, а не общее дѣло, и каждому хочется поскорѣе удрать изъ толпы, но какое-то приличіе заставляетъ не уходить первому, и потому нужно перебрасываться словами съ сосѣдями. Въ это время Могутовъ, съ своимъ обыкновеннымъ суровымъ видомъ, стоявшій до сего молча у самой стѣны на табуретѣ, пробрался сквозь толпу и сталъ впереди директора, какъ бы загораживая ему дорогу.
— Позвольте мнѣ, Иванъ Яковлевичъ, сказать вамъ нѣсколько словъ! — сказалъ онъ.
— Тише, тише! — понеслось изъ переднихъ рядовъ и толпа смолкла.
— Я — не товарищъ по отдѣленію Сластову;- продолжалъ Могутовъ, когда стихла толпа, совершенно покойнымъ голосомъ: видно было, что не одна энергія руководитъ его словами, но что есть тутъ опытность, привычка говорить.
Директоръ нетерпѣливо, насупивъ немного брови, смотрѣлъ ему въ глаза, но не моргалъ Могутовъ глазами и безъ особеннаго блеска смотрѣли его глаза до самаго конца это рѣчи.
— Я не товарищъ по отдѣленію Сластова, но меня, какъ и почти всѣхъ студентовъ, интересовало, что за провинность сдѣлалъ Сластовъ на заводѣ во время практики, за которую его исключила конференція… Чтобъ узнать эту провинность, я не разспрашивалъ Сластова, думая, что человѣкъ въ бѣдѣ безсознательно способенъ сказать ложь, выставить себя и свой грѣхъ лучше, чѣмъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ. Я не разспрашивалъ и директора завода, такъ какъ и онъ не могъ сказать мнѣ правду, — вѣдь онъ тоже могъ, увлекшись, написать вамъ невѣрно и, слѣдовательно, при всей своей, быть-можетъ честности, безсознательно способенъ прикрасить истину. Я рѣшился разспросить людей совершенно безпристрастныхъ, но которые были во время случая съ Сластовымъ на заводѣ. Такихъ людей мнѣ было найти не трудно. Дѣло произошло въ солодовенномъ отдѣленіи завода, въ 10 часовъ утра. Я узналъ, кто изъ заводскихъ рабочихъ работалъ въ это время въ солодовнѣ, собралъ, ихъ всѣхъ и, когда они подтвердили бытность свою во время случая Сластова на заводѣ въ солодовнѣ, я сказалъ имъ: «Братцы! Сластовъ — мой товарищъ и онъ посланъ былъ нашимъ начальствомъ практиковать на заводъ. Понялъ ли онъ дѣло на заводѣ или не понялъ, это — его вина, но вы поймете, братцы, что для насъ, его товарищей, а для нашего начальства вредно и грѣшно, если онъ дрался, ругался, грубіянилъ или являлся пьянымъ на заводъ. Для насъ, его товарищей, это вредно потому, что, глядя на него, и объ насъ будутъ плохо думать: „Хорошъ, скажутъ студентъ! Вѣроятно, и всѣ такіе“. Для нашего начальства нехорошо потому, что и объ немъ могутъ сказать: „Какъ это оно смотритъ? Какъ въ институтѣ буяновъ и пьяницъ, да не только держитъ, при своемъ письмѣ на заводъ учиться посылаетъ“. Вотъ явился къ вамъ, братцы, чтобы попросить сказать мнѣ по какъ священнику на духу, какъ было дѣло… Пьянъ былъ Сластовъ, грубилъ ли онъ, кричалъ или очень громко шумелъ? Или, быть-можетъ, даромъ, погорячившись, неправильно на заводѣ обидѣли его?… Отъ вашего правдиваго отвѣта можетъ быть только добро и для Сластова, и для насъ, его товарищей, и для нашего начальства. Если онъ виноватъ, мы попросимъ наше начальство наказать его; если не виноватъ, мы заступимся за него предъ нашимъ начальствомъ, если директоръ завода пожалуется несправедливо на него. Не узнавши же правды, мы, его товарищи, оставить дѣло не можемъ. Паршивая овца все стадо портитъ! Но и грѣшно намъ, его товарищамъ, будетъ, если мы, узнавши дѣло доподлинно, какъ слѣдуетъ, не заступимся за него, если онъ правъ, а на него, Богъ вѣсть за что, обрушилась бѣда; мнѣ кромѣ васъ, братцы, не отъ кого допытаться истины. Только вы можете связать правду, какъ дѣло было. Я — не судья, въ судъ васъ не потяну, до директора вашего тоже не пойду…. Вамъ не для чего скрывать правды, и я прошу васъ сказать только правду, какъ подъ присягой. Хотите, ребята, разсказать, какъ было дѣло? — спросилъ я въ заключеніе.
— Сказать, можно. Для чего не сказать, — отвѣтили мнѣ.
— И вы скажете мнѣ по правдѣ, по совѣсти, какъ на духу?
— Знамо, по совѣсти! Чего врать, — не корысть кака, али што… Какъ на духу скажемъ.
— И вотъ что они передали мнѣ: Сластовъ приходилъ вмѣстѣ съ рабочими, а надсмотрщики приходятъ позднѣе. Помощникъ директора, или пивоваръ, приходитъ въ восемь часовъ. Сластовъ, какъ только приходилъ, начиналъ работать: мѣрялъ посуду, смотрѣлъ за мочкой ячменя, работалъ самъ съ рабочими при перелопачиваніи проростающаго ячменя и всё записывалъ; съ рабочими былъ ласковъ, а съ пивоваромъ и директоромъ кланялся. Въ тотъ день, когда произошелъ грустный дли несчастнаго Сластова случай, онъ съ ранняго утра работалъ въ мочильнѣ, залѣзъ въ чанъ, мѣрялъ его и записывалъ въ книжку. Пришелъ пивоваръ, увидѣлъ, какъ Сластовъ вылѣзаетъ изъ чана, и сказалъ, зачѣмъ онъ безъ его спроса лазитъ вездѣ. Сластовъ отвѣтилъ, что онъ не зналъ, что лазить нельзя, такъ какъ ему директоръ завода сказалъ, что онъ можетъ мѣрить и смотрѣть все, а нельзя измѣрить чанъ, зарытый въ землю, не влѣзши внутрь его. „А я вамъ говорю, — сказалъ громко пивоваръ, — что нельзя лазить, куда я вамъ не позволю!.. Вамъ директоръ позволилъ, а я васъ прогоню!“ Пластовъ усмѣхнулся, да и ушелъ. Вотъ что видѣли и слышали рабочіе сами. А вотъ что они слышали отъ другихъ: Сластовъ ходилъ и не засталъ дома директора завода, потомъ ушелъ къ себѣ на квартиру. Квартира его была внѣ завода, — минутъ десять ходьбы отъ нея до завода. Потомъ, когда пришелъ въ заводъ директоръ, въ 11 часовъ утра, пивоваръ сказалъ ему что-то по-нѣмецки, но они слышали отъ надсмотрщиковъ, что пивоваръ говорилъ директору о Сластовѣ, что Сластовгь былъ пьянъ и ему грубіянилъ. Директоръ завода рабочихъ не спрашивалъ и они не слышали, чтобы спрашивалъ и надсмотрщиковъ…. Я старался, передать вамъ, Иванъ Яковлевичъ, слово въ слово свой разговоръ съ рабочими. У меня есть списокъ ихъ именъ, фамилій и откуда они жительствомъ. Я велъ разговоръ съ рабочими въ присутствіи двоихъ моихъ товарищей по курсу. Я, какъ и мои товарищи, пришелъ къ заключенію, что Сластова даромъ наказали, и наказали на всю жизнь: исключили изъ всѣхъ высшихъ учебныхъ заведеній и сослали подъ надзоръ полиціи. Институтъ каждый годъ посылаетъ на практику тридцать, сорокъ студентовъ; онъ не посылаетъ съ ними своихъ наблюдателей. Какимъ же образомъ избавиться студенту отъ случаевъ, подобныхъ случаю съ несчастнымъ Сластовымъ? И какъ оградить себя этимъ студентамъ отъ суровыхъ послѣдствій подобныхъ случаевъ?
