Сергей Залыгин - Соленая падь
Но у Таси вдруг стали вздрагивать губы, она стала искать и произносить уже ненужные для нее, жалобные слова, а чтобы скрыть жалобу, стала говорить громко и отрывисто, спрашивать Мещерякова:
- Ты что же, Мещеряков, на себя уже не надеешься, нет? Уже буржуек мобилизуешь в армию? В Моряшихе прасолиху мобилизовал, это верно?
- Верно! - подтвердил тогда Мещеряков. - Прасолиха - она же женщина, мимо нее просто так не пройдешь. Это есть другой случай - когда украдут женский пол, после - поглядят на его и бросят за ненадобностью. И кто подберет - опять то же самое, бросит!
Мещеряков говорил, сам тревожно глядел на Тасю - на тонкую, злую и вздрагивающую всем телом. И тут он замер - на столе перед Тасей стояла чернилка. Фиолетовая. Он вздохнул с облегчением, вскинул наган, и в тот же миг и эта чернилка стеклянно пискнула, а Тася Черненко - ее лицо, шея, руки, гимнастерка - покрылась текучими пятнами и пятнышками. Мещеряков выскочил на крыльцо. Там стоял Довгаль, делал латышам какие-то знаки. Он на эти знаки не обратил никакого внимания, рассеянно глянул на Довгаля, а про себя свирепо подумал: "Бабы, эти бабы - с ними смертная отрава, и без них ничего не бывает! Войны и той не бывает!" Еще побоялся своего невысказанного проклятия женскому полу и крикнул на взгорок громко, во весь голос:
- Лыткин!
Гришка скатился под уклон.
- Передай командиру, Лыткин: Мещеряков приказал эскадронцам немедленно же расходиться. Сами же мы с тобой - на заимку. Быстро!
А на. Звягинцевскую заимку, еще не доезжая Соленой Пади, Мещеряков распорядился увезти Евдокию Анисимовну.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Выселок Протяжный долгое время был пуст.
Оставляли его хозяева - закрыли избы, амбары, все другие строения на замки и засовы, двери заколотили горбылями.
После появился штаб Мещерякова и другие военные службы, все было пораскрыто настежь, избы и строения заняты людьми. Но ненадолго.
Мещеряков ушел, командир красных соколов Петрович эвакуировал из выселка в Соленую Падь лазарет, лабораторию для заправки гильз, все другие тыловые службы, и захлопали, заскрипели на ветру двери, ставни изб. Желтая осенняя листва, паутина, поздние бабочки-капустницы, коричневые, с рисунком вытаращенных, немигающих глаз "павлины" влетали теперь в окна осиротевших изб, липли к стеклам. Тараканы шарились по столешницам, в щелях между половицами. По коротенькой улочке в полтора десятка дворов бродили оглушенные тишиной, растерянные куры, почему-то без единого петуха...
Замер выселок. Будто бы навсегда...
И вдруг снова прибыл в Протяжный главком Мещеряков. Прибыл вместе со штабом - с пишущей машинкой, с круглой армейской печатью, с начштабармом товарищем Жгуном, с разведкой, со связными, с полевой телефонной станцией, которая еще верстовскими партизанами была захвачена вместе с другими трофеями.
Мещеряков водворился в ту самую горницу, в которой он мечтал не так давно. О настоящем сражении за Малышкин Яр. О настоящей, правильной победе. О настоящем, правильном дальнейшем контрнаступлении.
Вот и прошел он по кругу, и круг замкнулся - только нету больше в избе прежнего ржаного и жилого духа.
Снова на тех же некрашеных досках скрипучего пола расстелил карту театра военных действий, измятую, с обратной стороны склеенную по швам потрескавшимися узкими бумажками, которые смазаны были тестом, крахмалом, столярным клеем и еще какими-то клеями.
Он эту карту давно уже в полный разворот не рассматривал. Не нужно было. Одна восьмая всего листа с селом Моряшиха посередине только и была ему в последнее время необходима. Тем более что эта осьмушка оказалась как раз поверх всех других.
Местность, лежавшую перед ним на карте - села и выселки, большаки и проселки, озера, ленточный бор, - он за это время изучил во всех подробностях.
А собственные мысли?
Лежа на полу, вглядывался в карту, думал о том, что вот и началось все сначала, все - обратно, все - по новому, строгому счету. Возвращаешься к прежнему, своему же собственному плану правильной войны, а счет новый...
Теперь уже нельзя сорваться на партизанщину - нет этого резерва, использован резерв. Нет лишних надежд. Тоже использованы, тоже сослужили, какую могли, службу. И противника Мещеряков пытался понять по-новому - что с ним случилось за это время? Или он сохранил прежний план захвата Соленой Пади, или короткие, но почти повсеместные и отчаянные партизанские налеты этот план расстроили?
С утра Мещеряков издал приказ: нужно было подтвердить, кто и какими частями командует, перед каждым полком и дивизией поставить ближайшую оперативную задачу. Приказ исходил из прежнего замысла: нанести противнику возможно большие потери на маршах, потом принять оборонительный бой под Соленой Падью, потом как можно скорее и решительнее перейти в контрнаступление. Однако приказ только по части строевой его не устраивал. Не отвечал моменту и обстановке. По новому счету - его было мало. Мещеряков это понял и тотчас велел Гришке Лыткину принести чернила, ручку с пером. Строевой приказ можно было и химическим карандашом писать, тут требовалось другое. Чернилка была та самая, что стояла на красном столе в его одиночном кабинете в штабе армии, когда штаб помещался в доме бывшего Кредитного товарищества. Как две капли воды, она была похожа и на те, которые были им расстреляны в главном и в сельском штабах Соленой Пади.
Что было, то было...
"Славной крестьянской армии, солдатам и командирам за победы на Малышкином Яре главнокомандующий товарищ Мещеряков со штабом шлют сердечное приветствие, - написал Мещеряков медленно-медленно, а потом уже дело пошло у него попроворнее. - Вам, боевым, честным орлам, поднявшим пику и знамя в защиту крестьянства и Советской власти, шлют также сердечную благодарность революционные комитеты ваших сел и ждут новой и новой победы от вас".
Параграф был самым первым, важным и, несмотря на потери партизанской армии, вполне своевременным, потому что прошлой ночью Петрович взял-таки Малышкин Яр.
Произошло это быстро и неожиданно: один из двух белогвардейских полков - сорок первый - за сутки до этого вышел из Малышкина Яра на Моряшиху, а Петрович тотчас же повторил ночную операцию, в которой его люди уже участвовали однажды.
При поддержке полка неполного комплектования, снятого с оборонительных позиций Соленой Пади, соколы разгромили оставшийся в селе сорок пятый полк.
Мещеряков, тот сделал бы по-другому: разбил бы колонну, вышедшую на Моряшиху. Разгром на марше, несомненно, подействовал бы на другие белые гарнизоны, они стали бы отсиживаться по селам. А сковать маневренность противника - дело нынче очень важное.
Но и Петровича Мещеряков тоже понимал: Петрович хотел освободить хотя бы одно крупное село, закрепиться в нем прочно, то есть сделать именно ту победу, которой особенно дорожили в партизанской армии, а еще больше - среди гражданского населения.
Так или иначе, а параграф первый приказа соответствовал. Соответствовал обстановке, отвечал нынешним требованиям.
Теперь надо было написать параграф второй. "Замечено, - начал Мещеряков, сосредоточившись, закусив нижнюю губу и четко выводя букву за буквой, - что некоторые товарищи крестьяне-армейцы и более всего кавалеристы позволяют тащить и навьючивать. То есть идут по пути белогвардейцев и казаков-мародеров. Разве из дома их отпускали добывать одеяла, подушки и тряпки?
Вменяется командирам осматривать вьюки, вещи отбирать и выгонять вон из частей армии недругов социализма. Будем все вместе очищать страну от насильников, паразитов и тунеядцев!..
Замечено допущение паники среди солдат и даже командиров как при наступательных, так и при оборонительных операциях. За допущение подобного явления в среде борцов за освобождение трудового народа от рабства и гнета предавать виновных суду по строгости военного времени..."
Покрепче закусил губу, а тогда уж и еще написал: "Замечено допущение пьянства в среде солдат и даже командиров. Замеченных привлекать к суду как за неисполнение боевого приказа в военной обстановке".
Перечитал параграф и сказал:
- Так.
На минуту припомнил Моряшиху, опять сказал себе: "Что было, то было". Вздохнул, решил позаботиться о гражданском населении и принялся за параграф третий:
"Замечено, что крестьяне-армейцы производят самоличные аресты. Объявить, что без согласия ротного или батальонного командира аресты не производятся".
Что еще было замечено им в последнее время? Стал вспоминать...
"Некоторые сапожники призываются в строй. В ответственный период осени все мастера-сапожники должны заниматься своими прямыми обязанностями, то есть обеспечивать обувью и обувным ремонтом.
Также строго требую от всех военно-революционных комитетов не прекращать работу по заготовке пик".
Далее Мещеряков вменил в обязанность комсоставу армии выделить самых сознательных, идейных и честных крестьян-армейцев в особые роты спасения революции. Роты спасения существовали уже не первый день, это Мещерякову было очень хорошо известно, но теперь следовало во всеуслышание объявить о них. О высоком их назначении.
