Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова
Например, эти крохи стыдливы. Наблюдая за ними часами, он ни разу не видел, как воробьи спариваются, а ведь ранней весной они делают это по многу раз на дню, поскольку чрезвычайно страстны и ревнивы. За самок дерутся, пока не сделают выбор и не начнут строить гнездо. Причём пары создаются единожды на всю короткую, обычно четырёхлетнюю, жизнь. Если самочка гибнет, самец не ищет замены, а прилагает все силы, чтобы выкормить потомство, потом живёт в одиночестве, продолжая чирикать. Человек воспринимает эти звуки, как бойкие, задорные, но какие они на самом деле, кто знает? Может, сердце маленькой птички разрывается от тоски? Природа хорошо задумана, благородно, это люди её изгадили.
Московские воробьи большие хитрецы. Чтобы напугать соперников, распушают пёрышки, увеличиваясь в размерах, боевито и нахально скачут на двух ножках, словно на пружинках, и ведут себя задиристо. Однако на месте ожесточённых ристалищ остаётся разве что парочка перьев. Когда одноглазый мужчина лежал в госпитале Ростова-на-Дону, то наблюдал их южных собратьев. Те мельче, изящнее, обтекаемой формы, словно созданы не природой, а рукой искусного ваятеля исключительно для украшения пейзажа.
Подобная цель тогда казалась ему странной, поскольку внешний вид мира стал безразличен, жить не хотелось, хотелось забыться. Однако сил, чтобы осуществить это принудительно, тоже не находилось. Жить порой помогает любопытство, но и оно беднягу покинуло. Равнодушие – единственное чувство, которое он тогда испытывал и благодаря которому остался жив. Сила привычки. Поймав лицом солнечный луч, седовласый прикрыл глаз и расслабился. Здесь, в конце сквера сидеть хорошо. Просто сидеть. После лечения и бесконечных реабилитаций, он наконец обрёл душевный покой и его внутренняя жизнь оживилась. Однако в комфортном и безбедном настоящем его мало что привлекало, а о будущем он ничего не мог знать наверняка, поэтому чаще всего обращался к прошлому, долго с удовольствием играя в салочки со своими мыслями. Но память хранила лучший вариант – дневник детства.
Грамоте научили книги, а писать заставил случай – его испугала собака. Ребёнок начал заикаться, говорил с трудом, экал, мекал. Стеснялся. Молчать и слушать было проще и приятней. Со временем всё прошло, но разговорчивостью он не отличался ни дома, ни в школе, ни в институте, а потом на работе и в дружеских компаниях. Его мозг не обладал молниеносной реакцией на вопрос, рот нёс чушь, нескладную, неубедительную. Зато какие блестящие по форме и содержанию ответы он придумывал постфактум! Замечательные варианты множились и мучили его, не давая спать.
Тогда тайком, как бы сам по себе, завёлся молчаливый сообщник, дешёвенький блокнот в серой картонной обложке. Он записывал туда словесные находки, впечатления, идеи, озарения, утверждения. В старших классах развлечение забросил, но дневник сохранил, засунув поглубже в ящик стола, на котором делал уроки. Изредка вынимал, прочитывал наугад какую-нибудь фразу, удивлялся чувствам, которые испытывал в совсем ещё недавние, но навсегда ушедшие времена, и прятал тетрадку снова, потом и совсем перестал доставать, но помнил, что она есть и хранит неповторимое.
Однажды блокнота в старом столе не оказалось. Жене было строго запрещено менять стол на современный, но внутри она, с её вездесущими руками, видно, покопалась. Выбросила блокнот – ладно, но если читала? Ужас. Сокровенные мысли, о которых никто не должен знать. А Люда узнала. Захотелось её убить. Не из ружья, не зарезать, а неконкретно. Просто, чтобы её не было, чтобы она перестала отравлять ему жизнь.
Вовремя подоспело соображение, что с женой они в разводе, можно не отчитываться и не бояться контроля. Ничего тронуть в его комнате Люда больше не смеет, а чтобы не терзалась сомнениями, карауля с пылесосом возле двери, он врезал замок и, увидев впервые пыль на крышке компьютера, обрадовался, как ребёнок, даже провёл пальцем – нет, не иллюзия. Купил толстую, так называемую общую, тетрадь, жирно написал на ней фломастером «Блокнот», положил в ящик стола и вздохнул с облегчением: всё встало на свои места. Если сон не шёл, значит в голове засела какая-то мысль, и чтобы от неё избавиться, нужно всего лишь перенести на бумагу.
Кстати, вскоре старый блокнот нашёлся, в пожелтевшем от времени бумажном конверте, заклеенном скотчем. Как он запамятовал? Впрочем, лет прошло много. Главное, жена не читала.
Солнце зашло за облака. Мужчина вынул из кармана пакет со сдобными крошками, кусочками жирной колбаски, обрезками твёрдого сыра, как рекомендовали в телевизионной передаче «Жизнь птиц в городе», и высыпал под деревья, в протаявшую бороздку. Серые попрыгунчики, переждав для безопасности минуту, слетелись на угощение.
Воробьиная картинка вызвала образ отца, заводского технолога, который по субботам чинил старый автомобиль, изредка ходил с женой в кино, а с сыном в зоопарк, но воскресенье обязательно делил с собутыльниками. Напивался сильно. В понедельник за завтраком следовала опохмелка, чтобы на работе в утреннюю смену не болела голова, по будням за ужином – одна маленькая стопочка, говорил: для тренировки. Какой-то управляемый алкоголизм.
В то лето отец, возвратившись из месячного отпуска, который всегда проводил на рыбалке с друзьями, увидел птенца и хрипло гаркнул:
– Что за пакость! Будет летать по комнатам и везде гадить.
Это был совершеннейший навет. Птенчик жил возле кровати мальчика на тумбочке, в небольшой картонной коробочке, на ночь укрытой обрезком марли, и утром, когда её откидывали, садился на край делать свои дела на подстеленную под его домик газетку. Очень быстро воробышек привык лишь здесь сбрасывать помёт. Если чего-то пугался, то да, мог случиться казус в неположенном месте. Так и вышло, когда он увидел большого незнакомого человека с громким голосом. Итог предсказуем: маленький заика не рискнул перечить отцу и совершил предательство.
Мысли об отце неожиданно продлились. Неподалёку от садовой скамейки рос дубок, на котором кое-где ещё лепились прошлогодние листья. Один такой, вконец обессиленный и высушенный зимней стужей, сорвало порывом ветра, покружило в воздухе и бросило под ноги одноглазому. Тёмно-жёлтый, с загнутыми резными краями, лист походил на лодчонку, нашедшую временное пристанище. Буря, потом неопределённость и в конце – покой.
Мужчина поднял лист, покрутил в пальцах черенок. Где-то он подобное видел, или читал, или просто чувствовал? Хотелось расковырять в сознании этот шрам прошлого, назвать словом, чтобы объяснить неожиданно уколовшую сердце печаль. Но мысли скользили, ни на чём не останавливаясь, напротив, чем настойчивее он старался представить забытый образ, тем туманнее тот становился. Такое уже случалось. Седовласый рассердился – тряхнул головой, прогоняя наваждение, и отбросил сухой лист,
