Кто виноват - Алессандро Пиперно
Вашингтон приготовил мне теплую ванну. Дождался, пока я в нее нырну, и убежал за едой. Возрожденный тонизирующими водными процедурами, я попал в новый мир. Был ли это фокус или волшебство, но залитый утренним светом дом казался ожившим, как сказочные сады, наконец-то избавленные от злых чар. Диваны, с которых сняли чехлы, сияли тысячами золотистых узоров. Свежие цветы украшали кофейный столик и камин перед ним. За окнами виднелась выложенная плиткой просторная терраса, большой кованый стол и ряды ваз с душистыми растениями. В столовой уже был накрыт завтрак, не уступавший гостиничным: чай, свежевыжатый апельсиновый сок, круассаны, тосты, сливочное масло и разные сорта джема. Подобная забота показалась мне чрезмерной, но, очевидно, здесь так принимали гостей.
– Угощайся! – подбодрил меня Вашингтон. – Твой дядя еще разговаривает по телефону.
После пиршества я разомлел. Чтобы продлить удовольствие, улегся на один из стоявших в гостиной диванов.
Кто-то сказал (если не ошибаюсь, Примо Леви), что полного несчастья не бывает. Мы странные и, наверное, неправильные создания. Подумать только, еще вчера я мечтал о смерти. Из-за чего? Из-за какой-то придурочной, которая никак не перезванивала. А что теперь: мать при смерти, отец рискует отправиться на каторгу, сам я, скорее всего, проведу остаток юности в семейном детском доме, в общем – в сиротском приюте, и тем не менее я настолько объелся и устал, что задремал, убаюканный звоном колоколов и мерным шумом машин.
В этом месте более добросовестный повествователь пересказал бы запутанный вещий сон. Увы, даже населяющие сны создания не стесняются чудить, если мозг пусть и не напряженно, но работает. Моя же голова, ослабевшая из-за неожиданного штиля, напоминала шлюпку, покачивающуюся на волнах среди моря: куда ни обрати взгляд, горизонт казался ровным, бесконечным, подернутым размывающей его голубенькой дымкой. Так продолжалось, пока в видении не прозвучало мое имя, которое повторили несколько раз, – словно голос бога донесся с далеких небес. Меня звали.
– Эй, – прошептал дядя Джанни, – да ты никак уснул.
– Нам пора? – спросил я, приподнимаясь. Было стыдно, что он застал меня спящим.
– Нет, лежи, лежи. Мы можем поговорить?
– Да.
– Я хотел сказать тебе про маму…
– Что?
– Мама… да, в общем, твоя мать… Они ничего не смогли поделать.
Лишь спустя много времени, не помню, как и при каких обстоятельствах, я узнал, что, когда дядя решился мне об этом сказать – точнее, пробормотать, – мамы давно уже не было (сердце не выдержало), несколько часов я единственный об этом не знал. Я принял ванну, поел и даже подремал, набираясь сил, а мама уже ушла.
Призраки
1
Взять мамину фамилию посоветовал мне дядя Джанни. Ономастический макияж позволял войти в новую жизнь через парадный ход, с подобающим выражением лица, стерев позорное прошлое и выдумав вместо него другое, более уместное. Отныне, если меня спросят, отвечу, что, потеряв обоих родителей (я решил рассказывать о случившемся расплывчато, в общих чертах), я живу с опекуном. Я с удивлением узнал, что у меня имелись гарантии на будущее: мама застраховала свою жизнь на внушительную сумму, которую дядя Джанни вложил в некий фонд и которой, достигнув совершеннолетия, я смогу свободно распоряжаться.
Так, благодаря иудейскому nome de plume[68], собственному Пигмалиону и отложенной для меня немалой сумме, на которую я не рассчитывал, я оказался членом приличного еврейского общества, которое прежде казалось волшебным и недоступным. Новые имя и фамилия за один день превратили меня в героя викторианского романа, а значит, в бессовестного обманщика.
Пусть первым бросит в меня камень тот из вас, кому никогда не доводилось играть роль! Мамаша, напевающая младенцу колыбельную, играет (глядя на себя со стороны, она с удовлетворением воспринимает себя как образцовую мать). Играет курящий сигару, жующий жвачку, обожающий зеркальные очки Ray-Ban. Играет судья, осуждающий преступника на каторгу, и даже новоявленный каторжник, вопящий о своей невиновности. Играет мученик, взрывающий себя на многолюдной площади, и нищий, устроившийся на ступенях церкви.
Обычно люди охотно надевают маски и предоставляют другим право поступать так же. Вспомните самодовольных индюков, которые, ставя точку в споре, бросают тебе в лицо звания, должности и прочие достижения: “я адвокат”, “я служу в полиции”, “я тридцать лет занимаюсь латинской поэзией”. Как же им, бедным, жарко в пышных сценических костюмах! Глядишь на них, слушаешь, даешь им высказаться, вдоволь покрасоваться, и закрадывается сомнение: что, если бесстыдство и есть та питательная среда, где пышно разрастается темное древо обмана. И что же, значит, этого не избежать? Или на самом деле это важнейший социальный ресурс? Все они отличаются патологическим отсутствием самоуважения: обманщик, который в действительности желает стать лучше; фантазер, рискующий всем, чтобы выдумать себе невероятное прошлое, и делающий ставку на будущее, когда он возьмет реванш. Такой человек живет рождающей эйфорию иллюзией, будто достаточно притвориться кем-то другим, и все само собой наладится, в конце концов мечты сбудутся.
Новая идентичность была продемонстрирована во время моего дебюта в обществе, если уместно так назвать похороны. Из-за судебной бюрократической волокиты мы смогли похоронить маму только в конце лета. Развеяв подозрения о самоубийстве (дядя Джанни употребил все свое влияние, чтобы погасить ходившие среди знакомых слухи), маме без труда нашли местечко в семейной усыпальнице. Величественная, неухоженная, зажатая между похожими друг на друга как две капли воды захоронениями, она возвышалась над темной землей Монументального кладбища: почерневший мрамор, неоклассический декор, на фронтоне – надпись в память о скончавшихся за последний век Сачердоти, начиная с патриарха, достопочтенного адвоката Саула Сачердоти, чей усатый портрет украшал заказанный им самим барельеф. Здесь мама и проведет оставшуюся часть вечности.
Для начала сентября утро было довольно прохладным, что позволило собравшимся надеть строгие костюмы и не изнемогать от жары. Меня же одели в новое с головы до ног.
Опасения провести остаток юности в сиротском приюте оказались совершенно необоснованными. С тех пор как мама упала с балкона, а отец гнил в тюрьме в ожидании суда, я жил у дяди Джанни. Лето мы провели на большой вилле в Тоскане. Стоящая на вершине чудесного холма, откуда открывался вид на живописную долину, вилла служила дяде идеальным убежищем – здесь он мог сосредоточиться и заняться учеными трудами. Не зря стены обеих гостиных второго этажа были до потолка заняты
