Язычник [litres] - Александр Владимирович Кузнецов-Тулянин
Тропа на два-три километра душным сырым туннелем вилась сквозь благоухающие густые джунгли по склону глубокого распадка – она ныряла в распадок от проезжей, хорошо накатанной дороги, где Арнольд Арнольдович и Миша оставили машину. Огромные деревья, закрытые от ветров, – тисы, лиственницы, дубы, березы – тянулись в небо на десятки метров, лишайники и лианы, виноградники, лимонники обвивали стволы, аралии вывешивали мелкие зеленые, но сладкие до приторности, как инжир, плоды, бамбуки в человеческий рост наполняли прогалины.
В самом устье распадка, где недалеко было до побережья, лес расступился, давая простор полуболотным травам. Серный горячий ручей впадал в маленькую быструю речушку. Люди сюда добирались каждый день: тропа от дороги была хорошо утоптана. И здесь вдоль речушки тянулась цепочка диких ванночек – нагороженных из камней запруд. Температуру в ванночках регулировали просто: приподнимали один камень, напускали в запруду кипятка из ручья, приподнимали другой, пускали холодную струю из речки. Любители-отдыхающие парились здесь часами, не чувствуя ни тел своих, ни памяти. Напарившись, вылезали, садились на полянке, выпивали, закусывали, играли на гитаре, пели и опять погружались в ванночки. Некоторые, побойчее, отправлялись к близкому побережью Охотского моря, а там – еще за три километра, к мысу Столбчатому, огромному языку лавы, окунувшемуся в море в незапамятном прошлом и застывшему в массив, состоящий из слитых воедино миллионов больших столбообразных шестигранных кристаллов базальта.
Теперь тоже был кто-то на ванночках: беспорядочными кучками валялись вещи на краю полянки, большая хозяйственная сумка. Самих людей видно не было: наверное, пошли к морю. Арнольд Арнольдович велел Мише соорудить закуску, а сам неспешно разделся до плавок, в два шага перешел мелкую каменистую холодную речушку, вошел по колено во вторую ванночку: вода была не холодна, не горяча, а тепла той температурой, которая не бодрит и не квасит, а нежит – верно, кто-то постарался. Едва пахло серой. Арнольд Арнольдович медленно сел, а потом и лег в нежную воду, уместив голову на гладком валуне с выемкой. Лежал, помыкивал от удовольствия, чувствуя стремительные блаженные мурашки, пробегавшие от поясницы к затылку и высунутому на поверхность пузцу и волосатой груди.
– Арнольд Арнольдыч, – сказал с полянки Миша, – заметил: тряхнуло?
– Нет, не заметил, – ответил вяло. Но, наверное, опять что-то сместилось в недрах, теперь и сам затылком почувствовал: даже не дрожь валуна под головой, а изошедший из земли гул.
– Гляди-ка, опять тряхнуло, – сказал Миша.
– Да, опять, – лениво подтвердил Арнольд Арнольдович.
– В последний год трясет каждую неделю.
– Значит, жди, скоро бабахнет по-настоящему, – пошутил Арнольд Арнольдович.
Он лежал минут пять, прикрыв глаза, и думал, что давно среди белого дня не позволял себе такой неподвижности. Хотелось разнежиться, провалиться в яму безделья, но все-таки до конца не мог расслабиться, точили неутомимые черви забот, а он уже и не знал, как нужно заставлять их прятаться в свои норки, – разучился. Открыл глаза, лег на бок, чтобы погрузить в воду пузо, полежал так немного и вдруг стал откровенничать с Мишей, который париться лезть не торопился, сидел на бревнышке, покуривал, словно ждал разрешения.
– Вот что главное, – заговорил Арнольд Арнольдович: – Есть у меня задумка, тебе одному говорю, сболтнешь кому – голову отвинчу. Место это, дикое, неухоженное, хочу я преобразить. Ты представь: будет здесь в следующем году туристический комплекс. Вон там, на склоне – террасами семь-восемь коттеджей, на серном ручье – лечебный центр, там – спортивная площадка, дальше, на побережье – станция для дайвинга.
– Для чего?
– Для дайвинга, темнота, для подводного плавания.
– Тебе, Арнольд Арнольдыч, зеленые не дадут, – усомнился Миша. – Здесь ящерицы живут, какие больше нигде в мире не живут.
– Зеленые… – передразнил Арнольд Арнольдович. – Против твоих зеленых у меня другие зеленые есть. – Оба засмеялись, и тогда уже Арнольд Арнольдович, снизойдя, стал объяснять: – Ящерица называется сцинком дальневосточным, не путай, темнота, с цинком. Это и есть главное. Еще водятся здесь полозы, три вида, редчайшие, а есть еще куча насекомых, их называют эндемиками, но тебе про это лучше не говорить, ты все равно не поймешь… И есть дикая магнолия. А посмотри на мыс Столбчатый, а на скалы Богатыри. Это все главное.
– Да это все я видел.
– Что ты видел, темнота? Тебе такое под нос сунуто, а ты ничего не видел… А знаешь, какие люди поедут сюда? И будут платить деньги, чтобы посмотреть на этого твоего сцинка, чтобы полоза подержать за хвост, чтобы в бухте понырять и морду свою в маске сфотографировать… Да какие деньги будут платить! Потому что здесь одна Красная книга. За пять звездочек так не платят.
– За чего?
– Темнота ты, темнота… Да ко мне сюда Америка поедет, Европа поедет. Элита.
И Арнольд Арнольдович скоро успокоился, лег поудобнее, изредка нагоняя теплую волну на пузцо.
– А вот и девочки, – весело сказал Миша, глядя в сторону тропы, протоптанной среди высоких трав к берегу моря.
Арнольд Арнольдович приподнялся на локтях, тоже посмотрел туда и заметил несколько женских молодых фигурок в ярких ветровках, по пояс скрытых травой.
– Южно-курильские потаскухи, – с показательной брезгливостью сказал он и с той же брезгливостью приказал: – А ну-ка, Миша, берем их в оборот. А то посмотрим еще, как ты с этим добром можешь управляться. Пригласи к столу.
Миша заулыбался, поднялся, расправил плечи, пошел к разложенным на подстилке закускам, стал откупоривать водку. Арнольд Арнольдович не спешил вылезать, не сводил глаз с четырех женских головок, которые двигались уж очень спешно – наверное, бежали по тропе, часто оборачиваясь на ходу, и что-то, кажется, даже выкрикивали – друг другу или тому, кто, пока невидимый, двигался следом. Арнольд Арнольдович не сразу насторожился, но все равно раньше Миши понял, что девушек напугал кто-то и они убегают. «Зверь или человек?» – спешно подумал Арнольд Арнольдович и в ту же секунду увидел, как в стороне, откуда бежали девушки, в высокой траве мелькнула массивная голова, покрытая всклокоченной рыжей шерстью. Тревога стиснула грудь: «Медведь!» Голова исчезла и опять показалась, и теперь Арнольд Арнольдович рассмотрел: была она человеческая. «Играются, стервы», – с холодком облегчения сказал он себе. Был рыжий мужичина мохнат по самые глаза. Размахивая ручищами, он догонял девушек, они же громко повизгивали. «Ну стервы, ну стервы…» – беззлобно приговаривал Арнольд Арнольдович, немного раздосадованный, что в компании девушек оказался мужик.
Но мужичина поравнялся с ними, когда они почти уже выскочили на полянку, и Арнольд Арнольдович успел заметить, насколько он велик, огромен ростом. Девушки вдруг совсем нешуточно сыпанули в стороны, но одна замешкалась, и вновь оторопевший Арнольд Арнольдович видел, как бегущий мужик походя отвесил ей оплеуху – фигурка в красной курточке отлетела в бурьян. «Что за черт…» – произнес Арнольд Арнольдович. Мужичина выскочил на поляну, ринулся к тому месту, где Миша, присев на корточки, что-то суетливо делал. А Миша расшвыривал закуску и вещи Арнольда Арнольдовича, потому что сунул куда-то туристический топорик и теперь лихорадочно искал его.
Был огромный грязный человек одет во что-то странное, и Арнольд Арнольдович не сразу сообразил, что это и не одежда вовсе, а некие остатки ее – наверное, нижнего белья, кальсон, что ли, – грязные лоскуты, как если бы кто-то планомерно и настойчиво сначала валял в грязи, потом рвал на полоски белье, и оно держалось на нитях и клочках, а в прорехах ворочалось сильное крупное розовато-белесое тело, ноги его были босыми.
Дикарь подбежал к Мише, который нашел-таки бесполезное свое оружие, смахнул его с пути так, что Миша кувыркнулся в воздухе, обрушиваясь наземь. Дикарь же сгреб в охапку подстилку с едой, сунул под мышку и забухал ножищами дальше – прямиком к Арнольду Арнольдовичу, который все так же лежал в ванночке, чуть приподнявшись на локтях. Мохнатый перемахнул речку и едва
