Язычник [litres] - Александр Владимирович Кузнецов-Тулянин
Арнольд Арнольдович знал цены на все предметы в окружающем мире, а то, что не имело цены, его не интересовало: он не замечал, как не замечают чистого воздуха для дыхания, цвета собравшихся над головой туч или того, как море густеет у горизонта и становится похожим на твердь. Что такое было море перед ним? Это двадцать пять миль до ближайшего японского порта Немуро: кратчайшая доставка туда и назад всевозможных товаров.
Но иногда Арнольд Арнольдович начинал чувствовать собственную исчерпанность, он хорошо понимал, что в таких случаях ему требуется новизна в мировоззрении, и тогда он выписывал новые каталоги цен, отечественные и японские, – среди пограничников всегда находились недорогие переводчики, так что он самые важные сведения получал первым в районе, а может быть, и в области.
Арнольд Арнольдович крепко стоял на пирсе и следил, чтобы грузчики не попортили товар. Поведение его, весь облик – вовсе не размазанная холеная упитанность, а затверделость в толстых крепких мясах, в кости с широченным плечевым разворотом, в массивном обветренном лице – напитаны были важным чувством-знанием: «Я всего добился сам!»
Он был Арнольдом Сапуновым из рода Арнольдов Сапуновых. И был отец его Арнольдом, и отец отца, и отец деда был Арнольдом. Первым из Сапуновых – прадед – получил имя Арнольд. И словно обрело имя для всего рода магическую силу, влившуюся в жилы до того тщедушного невзрачного племени. Что за мужики были в роду до Арнольдов – все эти многочисленные хлипкие предки и боковые ответвления: братья, дядья, племянники… По семейным преданиям, зачуханные трактирные половые, бледные сальноволосые подавальщики и пропитушные дворники с пощипанными бороденками.
Первый же из отпрысков Сапуновых, получивший по чьей-то прихоти иноземное имя Арнольд, явил собой могучего мужика, мордастого и хваткого. На лице его все было собрано в тесную кучку: глазки, губы, нос – собрано и чуть нахмурено, что говорило о характере взвешенном и рачительном. Он же и вырвался первым из грязи – если не в князи, то в купцы. В 1903 году стал он хозяином суконной лавки в Ярославле, и везли ему сукна из Новозыбкова и Клинцов, из Москвы и Питера. Ухватистый, потный, красный, сам таскал рулоны, экономя на грузчиках. И словно почуял тот мужик – прадед – силу имени, и тогда потекли уже во времени общим потоком Арнольды, похожие друг на друга даже не как сыновья и отцы, а как братья-близнецы. Были они словно одно существо, являвшее себя в разных местах и разных временах: то оно, оставив Ярославль и перебравшись на юг, превращалось из мелкого купца в кладовщика санатория для детей революции; то нежданно-негаданно, подчистив происхождение, оборачивалось снабженцем для столовой при Краснодарском крайкоме; то ползло по торговым должностям от продавца мясного отдела до зама краевого торга; то, проворовавшееся и сосланное на Дальний Восток, сумело обелиться и вновь поднималось на ноги, выслуживаясь сначала на пирсовом складе, а потом заведуя и всем немалым пирсовым хозяйством большого рыболовецкого колхоза; то оно нащупало новую жилу: поднималось по районным ступеням комсомолии – от инструктора до второго секретаря. И наконец по-настоящему расправило плечи – настала его эпоха.
Арнольд Арнольдович одним из первых на острове почуял слабину, бесхозность в рухнувшем с глиняных подпорок государстве. Он стал скупать у рыбаков, у браконьеров, у той черной кости, которая по-прежнему таилась и пахала, не поднимая головы, не пытаясь оглянуться и понять, что время притекло другое, что можно и без пахоты урвать-сколотить капиталец, – нет же, пахали в упрямой тупости, – он презирал их за эту тупость, – а он стал скупать у черной кости почти даром икру центнерами, и несколько нанятых баб – такая же черная кость – с утра до ночи грохотали икру на ручных грохотках, варили тузлук и, без меры напичкав консервантами, солили ее в деревянных бочках. Прикопав в землю, Арнольд Арнольдович хранил бочки до поздней осени, а потом по холодам вывозил – заказывал трехтонный контейнер и с великими трудами и расходами на взятки пограничникам и налоговикам переправлял на материк. Сдавал икру оптом в приморских городах, рубли тут же менял на иены и доллары. И два сезона подряд бог торгашей – Мамона – снисходил к нему: Арнольда Арнольдовича не ограбили, не обокрали, не надули, хотя от ощущения риска кружилась у него голова и сердце ныло-болело, как у предынфарктника.
А к зиме гнал Арнольд Арнольдович обратные контейнеры, груженные чем ни попадя: импортными жвачками, шоколадками, сигаретами, тушенкой, китайскими тряпками. Он сам, как маленький местный торговый бог, стал обрастать ларьками и магазинчиками: имел торговлю в Южно-Курильске и во всех остальных поселках острова. Когда разрешили безвизовые поездки южных курильчан в Японию, первым наладил путь за пролив. Торговые плечи его стали шире, но он все еще распылялся, сам хватался за всякое дело: переправлял на материк телевизоры и видеомагнитофоны, брал в аренду палубу шедшего из Ниигаты в Находку сухогруза и вез японские автомобили, купленные за бесценок на свалках. Позже он стал посылать подручных и сумел поставить дело так, что никто из его бухгалтеров, снабженцев и управляющих, которых стали называть импортным словом «менеджеры» (сам он не совсем понимал его значение), не воровал у него. Обещанием большой премии в пятьсот тысяч иен тому, кто разоблачит вора, он обязал свою контору на взаимную поголовную слежку.
Когда начали крушиться местные рыболовные хозяйства, Арнольд Арнольдович, пользуясь старыми комсомольскими связями, стал прикупать – по окончательной дешевке, бросовей не бывает – кунгасы, двигатели, снасти, выцыганил почти задаром два больших склада, долю на рыбозаводе, малый рыболовный сейнер, арендовал четыре тони, потом прикупил еще два склада и еще мэрээску. И почти всю рыбу, что налавливали его черные копеечные бригады, он продавал по-браконьерски, без оформления в Японию и Корею, чаще всего через подставное лицо, японского предпринимателя, имевшего на Курилах для прикрытия совместное с Арнольдом Арнольдовичем предприятие – маленький цех по переработке креветок.
Арнольд Арнольдович возвышал голову над ландшафтом острова, над черной массой населения, ступал по земле хозяином, самому себе отведя главенствующую роль, решившись быть одним из самых веских, внушительных людей на острове, впрочем, уже даже и не решившись, уже ощущая себя той несокрушимой силой, которая, подобно киту, держит на себе земную твердь и всех обитающих на ее поверхности букашек, зверушек, людишек. Все желания и образы его формировались этим важным знанием.
Пытались сунуться к нему рэкетиры из райцентра с предложением поделиться, но по истечении трех дней вожачка их, упрямого громилу Стасика, обнаружили утром на площади в райцентре, недалеко от собственного дома. Висел Стасик на электрическом столбе, синий язык его, и раньше немногословный, теперь вовсе затвердел, прикушенный сведенными челюстями, тонкий капроновый шнур, натянутый до звона, едва не рвался от центнерового затвердевшего тела. Пока власти исхитрились пригнать автокран да отправить его назад в гараж, потому что оказался он неисправен, пока нашли и пригнали другой автокран, пока сняли Стасика, райцентр успел насмотреться на него и сделать выводы.
А еще через год явились на остров парни из Южно-Сахалинска, человек девять или десять, на двух больших темных джипах, для которых они не поскупились нанять часть палубы на теплоходе. На джипах они стали объезжать местных торговых прохиндеев, совать им под нос дуло калашникова, назначать размер ясака и срок выплаты. Но прошел день-второй – и один джип, посланный на юг острова, исчез, просто исчез, как исчезает утренний мираж на море, не оставляя следов. Остров, сделали вывод старожилы, – океан, джунгли и вулканы, здесь немудрено провалиться сквозь землю или в пучину морскую. На следующее утро второй джип, отправившийся было на поиски первого, при отъезде от гостиницы был уже без всякой магии беззастенчиво взорван связкой из нескольких ручных гранат, закрепленных под днищем, – от взрыва вылетели стекла в окружающих домах, и опять же старожилы высказали особое мнение: одна Ф-1 стоит на острове две бутылки водки, каждая бутылка троекратно превышает цену материковой, так что
