Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
— Въ гусарахъ былъ? прервалъ графъ, ткнувъ впередъ пальцемъ.
— Въ герцога Нассаускаго уланскомъ полку въ ту пору штабъ-ротмистромъ состоялъ, ваше сіятельство!
— Да.
— Такъ что же?
— Стояли мы тогда въ благословенной Малороссіи…
Графъ засмѣялся, откинулъ ладони, и подмигивая сбоку Ольгѣ Елпидифоровнѣ:
— Хохлы! проговорилъ онъ.
— Такъ точно, ваше сіятельство, задребезжалъ за нимъ Елпидифоръ;- презабавный, изволите знать, народецъ. Такъ вотъ о нихъ съ осмѣлюсь разказать… Лежатъ это два такіе хохла въ лѣсочкѣ,- слышатъ, кукушка закуковала. Одинъ изъ нихъ и говоритъ другому: Грицко, а Грицко! — А ну? — Отто мини зозуля закуковала! — А отже сбрехавъ! говоритъ другой, — не тоби, а мини закуковала! — Кажу-жъ, мини, а не тоби…. И вышелъ у нихъ изъ-за этого споръ, и оттаскали себя Хохлы за чубы такъ что у каждаго хохолъ другаго остался въ рукѣ…
— Дураки!.. какъ ребенокъ уже хохоталъ графъ. Толстый Елпидифоръ, дѣйствительно, въ числѣ другихъ своихъ талантовъ, воспроизводилъ Хохловъ неподражаемо.
— Вотъ-съ, ваше сіятельство, продолжалъ онъ, — и пошли они оба къ судьѣ чтобъ онъ ихъ разсудилъ. Пришли, поклонились, разказали. — Добре, говоритъ судья; клади кажный на столъ по карбованцю. Вытащили они по рублю, положили. — А ну-те-ка, каже, теперича почеломкайтеся! (это поихнему «поцѣлуйтесь» значитъ, ваше сіятельство.) Почеломкались. — Ну, каже, а теперичка идыть соби до дому! Поглядѣли Хохлы на него, другъ на друга поглядѣли, въ затылкѣ себѣ почесали:- А бильше, кажутъ, ничого и не буде, панъ судія? — А чого жъ, говоритъ, вамъ бильше! Сами видѣли: ни тоби, а и ни тоби куковала зозуля, — мини она куковала! Взялъ онъ карбованцы со стола — и положилъ себѣ въ карманъ
— «Ни тоби,» «ни мини!» повторялъ графъ сквозь громкій смѣхъ, — потому все судьѣ пошло. Хорошо разказываетъ! подмигнулъ онъ снова нашей барышнѣ. И тутъ же, заложивъ большой палецъ за пуговицу сюртука:
— А что тебя губернское правленіе милуетъ? спросилъ онъ исправника офиціально шутливымъ тономъ.
Толстый Елпидифоръ игралъ уже на немъ какъ по струнамъ:
— Эхъ, ваше сіятельство, вотъ ужь у насъ гдѣ оно сидитъ, губернское правленіе! Онъ похлопалъ себя рукой по затылку;- не смѣю только утруждать…
— Ничего! Пойдемъ ко мнѣ! Я теперь свободенъ! Ты хорошо разказываешь!.. Шалунья, до свиданія! обернулся подымаясь старикъ къ Ольгѣ.
Она поднялась за нимъ, и словно въѣзжая своими забирающими глазами въ его китайскіе глаза:
— Я васъ обожаю, графъ! прошептала она ему.
— Шш, при отцѣ! Что подумаетъ! погрозилъ онъ ей лукаво пальцемъ на прощанье, и ушелъ съ Елпидифоромъ, довольный какъ мѣдный грошъ.
Ольга поглядѣла ему вслѣдъ:
— А за это ты мнѣ папашу-полицеймейстеромъ въ Москву! рѣшила она мысленно. Она была сила:- въ этомъ она уже не сомнѣвалась теперь…
Не успѣлъ отойти графъ какъ къ ней подошелъ Анисьевъ.
— Позвольте возобновить сегодняшнее нечаянное знакомство, сказалъ онъ, садясь на кресло подлѣ ея дивана.
Гостиная уже опустѣла; сама хозяйка ушла въ свой ситцевый кабинетъ, упросивъ Зяблина придти туда пить съ нею чай, «comme d'habitude» — она чувствовала себя очень деморализованною послѣ схватки своей съ зубатою княгиней Карнауховой, и внезапная холодность «бриганта, этого «vrai ami,» которому она собиралась теперь «confier toutes ses peines,» — холодность которую она въ простодушіи своемъ никакъ себѣ объяснить не могла, — была для нея очень чувствительна. «Намъ надо объясниться!» объявила она ему, на что Зяблинъ въ отвѣтъ мрачно опустилъ голову, уныло проговорилъ: «вы желаете повернуть кинжалъ въ ранѣ? Извольте, я готовъ!» и отправился вслѣдъ за нею….
— Вы совсѣмъ околдовали нашего почтеннаго старца, говорилъ Ольгѣ блестящій Петербуржецъ потягивая во всю ихъ длину свои прекрасные усы, и глядя на нее съ улыбкой изподлобья.
— Я его очень люблю! съ нѣкоторою уже величественностью отвѣчала по-французски барышня. Она старалась какъ можно ближе примѣниться къ пріемамъ, къ тону рѣчи «петербургской царицы.» — И къ тому онъ такой смѣшной, правда? примолвила она уже со всѣмъ по-уѣздному.
— Я его очень уважаю! сказалъ сдержанно флигель-адъютантъ.
— О, разумѣется, — и я!.. Успѣли вы приглядѣться здѣсь? спросила она его вдругъ.
— Къ чему?
Ольга лукаво улыбнулась:
— Къ тому что можетъ васъ здѣсь интересовать…
— Приглядываюсь, протянулъ Анисьевъ съ легкимъ наклоненіемъ головы и любезнымъ взглядомъ въ ея сторону.
Она совсѣмъ уже позабыла про величественность…
— Разказывайте это другимъ! расхохоталась она на всю гостинную;- я, надо вамъ сказать, умна!..
— И потому что вы умны, вы думаете что я не могу…
Онъ не договорилъ, остановленный выраженіемъ ея пристально остановившихся на немъ глазъ.
— Только не въ эту минуту! быстро промолвила она.
Анисьевъ опустилъ на мигъ вѣки — и принимаясь улыбаться опять:
— Вы не только умны, началъ онъ, — вы, говорятъ, всевѣдущи и всемогущи.
— А кто это «говорятъ?»
— Слухами земля полнится…
— А слухи — съ языка Женни Карнауховой?
— Помилуйте, я никого не называю! почти испуганно вскликнулъ полковникъ.
— И не нужно! съ новымъ смѣхомъ возразила барышня;- вы сами говорите что я всевѣдущая… Всемогущая — нѣтъ, далеко нѣтъ! вздохнула, — но… но совѣтъ, договорила она послѣ минутнаго перерыва, — всегда могу дать… и хорошій…
Брови Анисьева сдвинулись, онъ недовѣрчиво поднялъ на нее глаза.
— Напримѣръ? проронилъ онъ.
Она какъ бы на мигъ заколебалась…
— Сказать?
— Прошу!
— И… и не разсердитесь?
— Смѣю ли? проговорилъ онъ учтиво.
— А если скажу, — послушаетесь?
— Смотря по тому уклончиво сказалъ онъ.
Ольга Елпидифоровна окинула кругомъ себя бѣглымъ взглядомъ, наклонилась къ нему, и прошептала:
— Здѣсь вы ничего не сдѣлаете!..
Анисьевъ не ожидалъ этого такъ прямо, такъ рѣшительно… «За кого она?» пронесся у него въ головѣ вопросъ…
Она будто тотчасъ же сообразила говорившее въ немъ сомнѣніе:
— Надо чтобъ онѣ въ Петербургъ переѣхали, поспѣшила она досказать… — Но какъ это сдѣлать?…
— Въ Петербургъ? повторилъ безотчетно Анисьевъ, пристально глядя ей въ лицо.
— Ахъ, Боже мой, воскликнула она, — вы, можетъ-быть думаете что я нарочно… Ну, какъ же это васъ увѣрить!.. Повѣрьте хоть тому что сама я такъ и рвусь въ Петербургъ!
— А! А развѣ и вы?…
— Да, меня беретъ княгиня…
— Вы очень дружны… съ княжной… Еленой Михайловной? съ разстановкой вымолвилъ флигель-адъютантъ.
— Д-да, съ такою же разстановкой отвѣчала барышня, — дружна… Настолько, по крайней мѣрѣ….
— Чтобы… подговорилъ онъ.
— Насколько это будетъ для васъ нужно! заключила она съ нѣсколько насилованнымъ на этотъ разъ смѣхомъ.
Онъ замолкъ, погруженный въ размышленіе, и все продолжая избока глядѣть на нее…
— Такъ вы полагаете — въ Петербургъ? сказалъ онъ черезъ мигъ подымая голову и съ прояснившимся взглядомъ.
— Непремѣнно! сказала барышня.
— Потому что?… онъ ждалъ отвѣта.
— Потому что тамъ не будетъ
— Господина Гундурова? спокойно договорилъ онъ за нее.
— Вы знаете?
Онъ утвердительно повелъ головою.
Ольга всплеснула руками:
— Ахъ, какъ пріятно когда человѣкъ съ которымъ имѣешь дѣло такой умный!..
— Не трудно, сказалъ онъ съ легкимъ поклономъ и почти презрительною усмѣшкой:- это кажется, le secret de la comédie…
— А теперь будьте еще умнѣе, вскликнула барышня, — устройте такъ чтобы мы уѣхали въ Петербургъ!
Она въ пылу интереснаго для нея разговора присаживалась все ближе и ближе къ нему; ея круглое полное плеча почти касалось молодаго человѣка.
— А вы, проговорилъ онъ вдругъ сдержаннымъ, еле слышнымъ шепотомъ, — а вы мнѣ будете очень благодарны если я вамъ это устрою?
— Ужасно! вырвалось у нея при этой радостной мысли.
— Помните же! сказалъ онъ на это такъ что барышня нежданно смутилась и рѣсницы ея опустились какъ бы сами собою.
Когда она подняла ихъ опять, Анисьевъ стоялъ предъ нею, стройный и изящный, и со своею спокойною улыбкой спрашивалъ ее:
— Вы не изволите знать какой лучшій способъ отправить отсюда письмо на почту?
— Если что-нибудь нужное, живо отвѣтила Ольга, — лучше отдайте папа: онъ отошлетъ его съ нарочнымъ.
— Я бы не хотѣлъ его безпокоить, учтиво отговаривался нашъ полковникъ.
— Почему же? Она протянула ему руку:- вѣдь мы теперь союзники?…
Онъ оглянулся, быстро прижалъ выше кисти эту обнаженную руку къ горячимъ губамъ, и еще быстрѣе вышелъ изъ пустой гостиной…
Вернувшись въ свою комнату онъ сѣлъ за столъ, и писалъ вплоть до самаго обѣда.
XLIX
