Бестеневая лампа - Иван Панкратов
Она ответила не сразу. Голос показался Платонову недовольным и немного раздраженным.
— Как дела? — спросила она.
— Все спокойно, — ответил Платонов, рассматривая тени от деревьев на хирургическом корпусе. Прожектор над котельной лупил сегодня во всю силу, освещая всю аллею. — Иду на обход.
— Замечательно, — холодно прокомментировала Лариса. — Слушай, тут по «Спасу» передача интересная, давай завтра поговорим. Или что-то срочное?
— Нет, просто звоню, — пожал плечами Платонов. — Завтра так завтра.
— Ну и хорошо.
Разговор закончился, фактически не начавшись. Платонов, который был заряжен на то, чтобы бродить по парку в полумраке минут тридцать, остановился посреди аллеи, опустил руки и вопросительно посмотрел куда-то в бесконечность.
— Лучше погулять минут пять, — сказал он сам себе. — Вдруг что-то вспомнит и решит перезвонить.
Так бывало неоднократно, поэтому после звонков жене он никогда сразу не шел обратно, а немного сидел на лавочке под окном отделения или делал круг по аллеям, вдыхая прохладный хвойный воздух госпитального парка. На этот раз было время подумать над сообщением, что написала ему Алёна.
«Еду с дачи. Примерно через час буду возле госпиталя. Выйдешь к воротам? Хочу увидеть».
К этому времени друзья, конечно, уйдут — можно и уделить время. Но зачем? После той знаменательной фразы «Ко мне не надо…» Платонов не особо стремился к общению с Леной — хотя в чем он мог ее обвинять? В том, что она прекрасно понимает, кто кому и с какой целью в их дуэте нужен? Не об этом ли они с Лагутиным говорили не так давно и сошлись во мнении, что именно это и есть единственно возможная схема?
До знакомства с Инной Платонов был уверен, что Алёна — это вариант, что подходит ему просто идеально. Не для последующей женитьбы — не дай бог. Она просто могла легким движением руки расколоть крепкий орешек его семейной жизни и при этом не задеть его самого. С появлением Инны весы очень сильно качнулись в другую сторону.
«Что она хочет? — подумал Платонов. — Неужели поняла, что после таких формулировок отношения обычно заканчиваются, и решила отыграть назад? Да что гадать, приедет и сама все скажет».
Сделав круг, а если быть геометрически точным, то квадрат по аллеям госпиталя, он вернулся в ординаторскую. Морозов с Андреем что-то обсуждали, глядя в телефон Сергея — спор ушел вглубь темы «Андроид против айфона» и мог не кончиться никогда, если бы не приход хозяина кабинета.
— А ты сегодня быстро, — Морозов оторвался от экрана, на котором что-то показывал Андрею. — Не дозвонился?
Платонов махнул рукой и сел на диван.
— Встреча одна намечается. Примерно минут через сорок.
— Мы приглашены? — уточнил Андрей.
— Это вряд ли, — ответил ему Сергей. — Ты же видишь, Док опять не с нами.
— Да с вами я, — попытался оправдаться Платонов, но вышло фальшиво — он действительно в голове прокручивал несколько вариантов разговора с Алёной, и ни один из них ему не нравился. Он подумывал о том, чтобы не выходить к ней, когда она приедет, придумав несуществующую операцию — в конце концов, проверить у нее все равно не получится. Но где-то в глубине души ему было чертовски интересно, зачем она ищет с ним встречи в час ночи.
Они все вместе вышли на улицу. Друзья попрощались и завернули за угол, направляясь к забору. Платонов медленно пошел в сторону приемного отделения по извилистой дорожке, срезающей большой угол центральной аллеи, под гудящими проводами. Этот ровный тихий звук был единственным, что нарушало тишину — складывалось ощущение, что район полностью вымер, ни голосов, ни сигналов машин, ни музыки. Недалеко от госпиталя было озеро, и все эти звуки летом обычно присутствовали до самого рассвета — кто-то кричал, прыгая в холодную воду, кто-то врубал на всю катушку долбящую попсу, кто-то пускал шипящие и свистящие фейерверки. Виктор давно привык к такому соседству и практически не замечал его, но сегодняшняя тишина производила впечатление гробовой.
Он сошел с тропинки на центральную аллею, присел на одну из скамеек, закрыл глаза…
Госпиталь был его домом. Он знал здесь каждое дерево, каждую тропинку, каждую ямку на аллеях. Знал скрип каждой двери и запах каждого отделения. Здесь была его первая практика, первая капельница, первый разрез. Первый выговор… Когда-то был и свой первый Никитин. Пенсионер, лет семидесяти. На даче укололся ногой о колючую проволоку. Умер через три дня от молниеносного анаэробного сепсиса, ампутированная нога не помогла. Платонов спустя несколько лет понял, что его первый начальник подполковник Карнаухов специально дал ему, молодому врачу, заниматься этим пациентом. Слишком уж все было ясно по прогнозу. Платонов оперировал его, пытался лечить под негласным присмотром Карнаухова — но в таком возрасте из подобных состояний выходят нечасто. В итоге удалось попрактиковаться в лампасных разрезах, ампутации бедра и в написании посмертных эпикризов.
Потом были еще, и еще, и еще… Молодые, старые. Не так чтобы каждый день, нет. Несколько человек в год. Он привык, дергался и переживал гораздо меньше. К тому времени сильно сократили армию, а за ней и госпиталь. Пациентов становилось все меньше. Умирали в основном пенсионеры в кардиологии, но попадались к ним в компанию и кандидаты на премию Дарвина — одни взрывали ворованные боеприпасы, другие курили в промасленных робах, третьи просто по глупости или по злому умыслу умудрялись делать с собой такое…
Следом была Академия. Два года учебы и работы под руководством лучших умов российской медицины. Он помнил их всех по именам. Кто как шутил, где любил стоять за операционным столом, кто какими узлами шил. Он стоял в операционных, ходил в патруле, докладывал после дежурств лично начальнику факультета. На два года Академия почти заменила ему дом. Почти, но не насовсем. И он предпочел вернуться.
Перед глазами Платонова мелькали какие-то лица из прошлого, из его длинного послужного хирургического списка. Страницы из учебников, дневники из историй болезни — как фотографии из дембельского альбома. Он видел, как дерматом снимает тонкий слой кожи для пересадки; как ложатся зажимы на артерии; как ловко пальцы заплетают концы лигатур в узлы…
«Я на месте», — прочитал он сообщение, которое вывело его из транса. Он вздохнул и ощутил, что желание встретиться и поговорить с Алёной тает буквально на глазах.
— Самолеты задним ходом не летают, — сказал Платонов и заставил себя встать. — Иди. Уж она точно тебя в своем джипе не сожжет.
14
На проходной было, естественно, закрыто. Пришлось разбудить вахтершу — она встала, недовольная, выглянула из своей каморки, прищурилась, пытаясь разглядеть через стекло пластиковой двери, кто ее поднял. Виктор развел руками в извинительном жесте.
За забором был слышен тихий шум двигателя. Ключ в двери повернулся, вахтерша укоризненно покачала головой.
— Я минут на двадцать, в машине буду у двери, не закрывайте, — попытался оправдаться Платонов.
— Да понятно, — она уходила обратно к себе, особо не заботясь о причинах столь поздней встречи у ворот. — Обратно пойдешь — шпингалет вставишь на место.
Шпингалетом называли огромную металлическую изогнутую палку, что вставляли изнутри в петли на наружной двери — выломать такой «шпингалет» можно было только танком. А уж то, что к нему обращались здесь на «ты», его давно не раздражало — как говорится, если хочешь, чтобы за тобой выносили бутылки, дружи с санитарками. Вот он и дружил.
Джип стоял через дорогу от ворот прямо под большим фонарем, но предусмотрительно запаской к проходной. Виктор подошел, открыл дверь, заглянул внутрь.
Алёна сидела за рулем полубоком, повернувшись к нему лицом и опираясь спиной на дверь. В руках у нее была открытая бутылка вина, между креслами в держателе стоял большой пластиковый стакан с темно-красной жидкостью.
Платонов покачал головой и молча указал на стакан.
— Не переживай, — ухмыльнулась она. — Ехала я трезвая.
Алёна открыла бардачок, достала из него штопор с пробкой.
— Только что открыла. Не могла терпеть. Да залезай, что ты там стоишь. Комары сейчас налетят.
Он сел, закрыл дверь и машинально принял такую же позу,
