Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Он серьезно думал начать тренировки. Устал быть щуплым, сутулым слабаком. Начнет он дома, без посторонних, а когда его тело укрепится, он сможет присоединиться к тем людям на свежем воздухе. Конечно, они будут только рады. И их братство станет достаточным и исчерпывающим.
В субботу он пойдет к Бехроз домой и скажет, что должен поговорить с ней о важном деле. И разорвет с ней спокойно, без всяких ссор.
Он продумал все пункты своей речи. Закончить он решил мыслью, что их отношения делают всех несчастными: прежде всего его родителей; ее, кстати, тоже, потому что она им не нравится, а она не выносит их влияния на него. Теперь она сможет продолжить жить той жизнью, которой жила до того, как он нарушил границы ее приватности. Да, нарушил границы приватности. Хорошее выражение, надо будет так и сказать.
В наступающей темноте ему захотелось пойти в парк имени Камалы Неру по ту сторону дороги. Мали[180], наверное, хорошо поработал – вокруг кустов живой изгороди лежали кучи подрезанных веточек и листьев. Скульптурные фигуры были великолепны: вот-вот готовые улететь птицы, почти опрокинутые в темноту верблюд, слон и жираф. Но все они замерли без движения. В ловушке, как сказал Бхагван-Баба. Да, именно так он сказал. Сгодилось бы название «Философия для робких сердцем и слабых духом». Или еще лучше – «Путь скульптур из живых изгородей».
Когда в субботу вечером Джахангир пришел к Бехроз, она была дома одна. Родители ушли, служанка тоже.
– Ты не был в четверг на репетиции хора, – осуждающе сказала она и закинула ногу на ногу. Юбка скользнула выше колен, оголив часть бедра, но она ее не одернула.
Джахангир занервничал, ощущая в этом что-то вроде вызова. Оттенок враждебности, витавший в воздухе, сократил расстояние между ними, и они почувствовали себя еще ближе друг к другу. За окном во дворе играли в волейбол, и в квартире были слышны глухие удары мяча о человеческую плоть.
– Извини. У меня было одно очень важное дело. Оно связано с нами. Я бы хотел с тобой поговорить.
Нотки официальности в этих коротких, законченных предложениях его приободрили.
– Ты впервые одна дома, – начал он, вторя ее недовольному тону.
– Ты не приходил с прошлых выходных. Может, родители решили, что мы расстались и им не надо торчать здесь и охранять мою девственность.
Джахангир отвернулся и посмотрел в окно. Он чувствовал себя очень неловко, когда она говорила в такой манере. Квартира располагалась на первом этаже на возвышении над дворовой площадкой, и он мог видеть перелетающий через сетку волейбольный мяч, но не бьющих по нему ребят. Оставалось еще несколько минут дневного света. Когда комната начала погружаться в темноту, Бехроз потянулась, чтобы включить настольную лампу. От этого движения ее юбка поднялась еще выше.
– Родители ушли на свадьбу в Альблес-Баг. Раньше одиннадцати не вернутся, – сказала она.
– А Шанти?
– Отправилась к своей семье. У нее выходной.
– Я не смог прийти в прошлое воскресенье. Ездил с родителями к Бхагван-Бабе.
– Снова видно веревочку, – прервала она его.
Он пошарил рукой у себя за спиной, подумав, что у него из-за пояса торчит кушти.
Она презрительно рассмеялась.
– Да я не про кушти, а про супердлинную завязку от передника твоей мамочки. Но все равно расскажи мне о своем Бабе. Это интересно.
– Если ты собираешься надо мной издеваться до того, как я…
– Прости. Продолжай.
Джахангир описал визит к Бхагван-Бабе и его слова. Он остановился перед объявлением своего решения. Поправив на коленях юбку, Бехроз спросила:
– Разве это на что-то влияет? Ты ведь не веришь всей этой галиматье?
– Но это не причина…
– Твои родители пойдут на все. Ты же знаешь, они меня ненавидят.
– Они тебя не ненавидят… – начал он и остановился.
Его продуманные предложения, идеально выкованные для данного случая, теперь казались глупыми – он понял, что всегда это знал, даже когда репетировал свою речь в Висячих садах. Он посмотрел в окно. Мяч больше не летал через сетку, а мальчики пошли то ли домой, то ли к бхельпуривале[181] немного перекусить. Внезапная темнота наступила из-за огромных туч, помешавших постепенному переходу от сумерек к ночи. На окне развевались занавески, временами хлопая с ужасной силой.
Решение, принятое в Висячих садах, не успокаивало. Совсем не успокаивало. Не давало никакой поддержки. Наоборот, оно вдруг начало испаряться. Куда делись спокойствие и ясность, которые он испытывал в тот вечер в Висячих садах? Как они могли возникнуть и исчезнуть так быстро? Чтобы вновь обрести эту ускользающую уверенность, он вообразил себя в Садах среди тех людей на тренировке, фигурных живых изгородей, чирикающих воробьев. Но сейчас эти образы бесцельно проплывали в его сознании. Все это не имело никакого смысла.
Увидев его измученное лицо, она подошла и села рядом с ним на диван. Ее рука скользнула в его ладонь, из ее карих глаз исчезло презрение, они смягчились. Она придвинулась, и он обнял ее рукой. Тревога и смятение отступили. Он вспомнил тот случай на скамейке на уступе холма, то, что могло стать их первым поцелуем, если бы им не помешала неудержимая, грубая, откровенная страсть другой пары. Сегодня им никто не помешает. Бехроз выключила лампу. На улице очень далеко послышались первые удары грома и упали первые капли дождя. Вскоре в воздухе почувствовался целебный запах свежей земли.
Дождь все еще шел, когда Джахангир бежал домой. Прохожие пережидали ливень, спрятавшись под маркизами магазинов или навесами зданий – в любом подвернувшемся укрытии. Лица у всех сияли от радости, потому что наконец пошел долгожданный дождь. Сильней всего было ликование в районе джхопадпати[182], где даже в лучшие времена на сто двадцать жителей приходился лишь один водопроводный кран или, если повезет, работавший с перебоями пожарный гидрант. Дети и взрослые намыливали свои тела и лохмотья – все, что могли. Они с благодарностью стояли под очищающими водами, которые лились с небес. Матери мыли голых младенцев под аккомпанемент их веселых писков. Некоторые женщины чистили свои закопченные, жирные кастрюли и сковородки. От джхопадпати к главной улице уже текли по мостовой маленькие ручейки мыльной воды.
Джахангир промок до нитки.
