Наум Фогель - Капитан флагмана
Он молча кивнул.
- Их двое. Один говорит, что я поступила правильно. Он мастер рассуждать спокойно. Он как машина.
- А другой?
- А другой мечется в тоске, ломает руки и все время спрашивает: "Как ты посмела? Как ты опустилась до такого? Как ты могла забыть, что ты не только человек, но и врач, который давал клятву всегда и везде бороться за жизнь и только за жизнь?" Я понимаю, это звучит наивно и плакатно, но это именно те слова, которые говорит другой, тот, который в отчаянии ломает руки.
- А что на это отвечает первый?
- Он немногословен и спокоен. Он говорит одно и то же: "Она больше не могла".
- Понятно, - протянул Будалов. - Давайте опять попытаемся восстановить некоторые детали того вечера. Подробности, которые вы мне сообщили вчера, страдают отсутствием последовательности. У меня все время такое впечатление, будто вы в тот вечер находились в состоянии какой-то спутанности.
Она отрицательно покачала головой.
- Нет, у меня было совершенно ясное сознание. Конечно, отдельные мелочи могли не запомниться или запомниться очень смутно. Но в общем-то сознание у меня было ясное.
- Вот и давайте попробуем восстановить все мелочи.
- Давайте, - согласилась Галина.
- В котором часу вы ввели вашей матери первую ампулу наркотала?
- В десять. Это я хорошо помню. Били часы в коридоре.
- Оказывается, вы помните даже звон часов? Очень хорошо. Итак, около десяти часов вечера вы решили сделать матери инъекцию наркотала. Вы обнаружили, что у вас нет йода. Взяли пузырек и пошли в процедурную.
- Да, наливая йод из флакона в свой пузырек, я пролила на халат.
- Вот этот? - спросил Будалов, вынимая из ящика стола и развертывая халат.
- Да, - сказала Галина, с удивлением глядя на темно-синие, почти черные пятна.
- Мне сказали, что вы сами стираете свои халаты. Это правда?
- Да, в нашей прачечной стирают не очень хорошо.
- Куда вы пошли затем?
- В ординаторскую. Там в ящике старшей сестры - медикаменты, находящиеся на строгом учете.
- Вы говорили, что взяли ампулу наркотала, потом сменили халат.
- Нет, я сначала сменила халат - надела халат старшей сестры, а уж потом взяла ампулу.
- А пузырек с йодом где находился?
- На столе.
- Вы сразу вернулись в палату?
- Да.
- Кто видел вас?
- Дежурная сестра. Наденька Скворцова. Она сидела за своим столом и переписывала в истории болезни вечернюю температуру. Я еще попросила у нее немного ваты.
- Итак, вы сделали инъекцию. А потом?
- Кажется, я задремала. Я очень хотела спать. Дело в том, что примерно за двадцать минут до этого я приняла снотворное.
- А вот этого вы не говорили мне, - сказал Будалов. - Что вы приняли?
- Этаминал натрия.
- Сколько?
- Одну таблетку. Вообще-то, чтобы хорошо поспать, мне нужно две. Но я боялась глубоко уснуть и потому взяла только полдозы, чтобы хоть немного вздремнуть, когда маме станет лучше. Она всегда успокаивалась на два-три часа после инъекции. Вот и я решила, что смогу немного подремать.
- Так, может, вы уснули?
- Нет, я не могла уснуть, пока маме не станет лучше. Я только закрыла глаза.
- А шприц?
- Что "шприц"?
- Где был шприц, когда вы закрыли глаза?
- В правой руке. Я держала его в правой руке.
- Куда вы положили пустую ампулу?
- В карман. В левый.
- Мать не сразу успокоилась после инъекции, я знаю: вы говорили, что она о чем-то просила вас.
- Это была не просьба, это была мольба, крик о помощи, хотя говорила она шепотом. Иногда можно кричать шепотом.
- Вы хорошо помните ее слова?
- Они все время звучат в моей голове: "Будь милостива, Галочка. Ты знаешь, как мне тяжело. Так будь же милостива".
- Она произносила когда-нибудь до этого такие слова?
- Нет, никогда.
- Может быть, вы все же уснули?
- Нет, я сидела, закрыв глаза, и думала.
- О чем?
- О жизни и смерти. О том, что жизнь есть способ существования белковых тел, самообновление этих тел. Ассимиляция и диссимиляция. Созидание и разрушение. У нее - думала я о маме - этот процесс уже нарушился. Идет глубокая ломка, конечным результатом которой будет смерть. Это и есть обреченность. И все это у нее сопровождается невероятной мукой. И я должна что-то сделать, чтобы сократить эти муки. Тут я и решила: бывают минуты, когда смерть для человека - самое высшее благодеяние, или вы не согласны?
- У нас ведь не философский спор, Галина Тарасовна. Я слуга закона, а закон запрещает кому бы то ни было распоряжаться чужой жизнью. Давайте вернемся к тому, на чем остановились. Вы сказали, что решили ввести ей дополнительно две ампулы. Вы сразу же пошли за ними?
- Да.
- В ординаторской был кто-нибудь?
- Нет.
- Я потому спрашиваю, что в это время дежурная санитарка стала мыть пол в ординаторской. Это показала Надя Скворцова.
- Там никого не было. Это я точно помню.
- В коридоре на обратном пути вам кто-нибудь встречался?
- Не помню.
- Ладно. Вернемся в ординаторскую. Вы открыли шкаф и взяли коробку с медикаментами, за которыми вы пришли. Кстати, сколько ампул было в коробке?
- Восемь.
- Вы точно помните?
- Да, два раза по четыре, помню, я держала коробку в руках и раздумывала: сколько взять - две или три. Решила, что двух достаточно.
- А потом?
- Я вернулась в палату.
- С коробкой?
- Зачем же? Я взяла две ампулы, а коробку поставила в шкаф. И еще помню, что поставила не на прежнее место, а на нижнюю полку.
- А шприц? Где в это время был шприц?
- Я его держала в руке. Я потому и поставила коробку на нижнюю полку, что мне было так удобно.
- Вы сказали, что держали коробку в руках.
- Нет, по-видимому, я поставила коробку на стол. Впрочем, я не уверена. Помню только, что вынула две ампулы и положила их в левый карман. Потом, сделав инъекцию, уже пустые ампулы положила туда же.
- И это вы точно помните?
- Да, я все время пересчитывала их, сидела, закрыв глаза, и ощупывала пальцами. И еще помню, что одна ампула лежала носиком в другую сторону, и я переложила ее так, чтобы все донышки были одно к одному.
- А еще что вы помните?
- Последние слова мамы. Она несколько раз сказала: "Спасибо тебе, Галочка". И каждый раз все тише и тише. Потом еще попросила беречь отца.
- А потом что было?
- Потом она затихла.
- А вы?
- Кажется, задремала. Это был не сон, а какое-то забытье. Я сидела и думала, что все правильно, что так лучше, что она уже больше не могла. И еще помню, чутко прислушивалась к ее дыханию...
- А где был шприц?
- Ну что вам дался этот шприц? У меня в руке.
- Значит, вы так и не выпускали все время?
- Да. И когда я упала ей на грудь, он тоже был у меня в руке. Вбежала Надя, и первое, что она сделала, - отобрала у меня шприц.
Зазвонил телефон. Будалов попросил прощения и снял трубку.
- Слушаю вас... Здравствуйте, Вадим Петрович... Нет, сегодня у меня вечер занят. Давайте завтра утром, а? Ну, скажем, ровно в восемь... Хорошо, я буду ждать вас, Вадим Петрович. Всего хорошего.
Он положил трубку и вернулся к прерванному допросу.
- Вы не устали, Галина Тарасовна?
- Нет, нет.
- Тогда продолжим.
45
Передача отделения носила сугубо формальный характер: передавать, собственно говоря, было нечего, потому что материально ответственными людьми были старшая сестра и сестра-хозяйка. Андрей Григорьевич пригласил Шарыгина в ординаторскую и сказал очень просто, очень буднично, что отныне, согласно распоряжению главного врача, возглавлять отделение будет Вадим Петрович, и, предупреждая выражения сочувствия и другие проявления эмоций, добавил:
- Никаких возражений, никаких соболезнований, дорогой Вадим Петрович. Просто обстоятельства, как это у нас говорят, на данном отрезке времени сложились так, что вам нужно принять отделение. Старшей сестре я уже сказал, а ординаторам вы завтра сами все скажете.
Вадим Петрович все же заметил, что суматоха в связи со смертью Валентины Лукиничны уляжется и все будет по-прежнему.
- Возможно, - спокойно произнес Андрей Григорьевич, прощаясь. - Вполне возможно.
Он хотел поехать на рыбалку, но раздумал, решил просто побродить у реки где-нибудь за городом, где сохранились тихие места, первобытные пролески и нетронутые берега. Это было далеко, но если поехать третьим автобусом и сойти, не доезжая Чистой Криницы, потом пойти прямо к реке по узкой тропинке, через пойму, можно выйти к этим заветным местам.
До отхода автобуса было еще более двадцати минут. Багрий зашел в небольшое уютное кафе, расположенное неподалеку от автовокзала, взял чашку кофе и два пирожных. Глядя на пирожные, улыбнулся. Это у него еще со студенческих лет осталось: когда на душе досада, раскошелиться на пару пирожных. Что ж, сегодня - самое подходящее время полакомиться.
Потом он долго бродил вдоль реки, узнавая старые, знакомые еще с юношеских лет места и вспоминая, что с ними связано. Вот здесь он когда-то затопил чуть выше по течению полмешка жмыхов, привязанных к большому камню, и рыба долго жировала тут. Много дней подряд он возвращался отсюда с богатым уловом. А тут однажды ему удалось вытянуть на дорожку несколько больших щук. Одна и вовсе громадина, почти метр длиной. Едва вытащил: в сачок не умещалась. А тут вот они с Марией как-то наловили корзину крупных раков. И два голубых попались. Мария сказала, что это на счастье. Хорошо бы сейчас хотя бы одного голубого рака...
