В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел
Дети большей частью собрались вокруг костровой ямы, поедая сладкое в самых разных обличьях и изобретая хитрые способы касаться друг друга. Пенн слышал, как Ригель и Орион спорят с Гарри и Ларри. Поначалу ему казалось, что этот дружеский квадрат долго не продержится. Гарри и Ларри дичились костюмов Ориона, вязания Ригеля, всей их слегка странной, «не такой» семейки. Гарри и Ларри были чуточку слишком нормальными для клана Уолшей-Адамсов. Но, похоже, близнецовости им было достаточно, чтобы держаться вместе: наличие близкого похожего существа сближало их сильнее, чем что угодно другое.
— Помнишь, как тот чувак превратился в насекомое? — говорил в этот момент Ларри.
— Так ведь весь фильм же об этом, — хмыкнул Орион.
— Да, но я имею в виду момент, когда он изменился. Он такой — «а-а-а-а, мои руки, мои ноги, а-а-а-а!».
— Ну?
— Это было эпично.
Пенн поморщился. Хотя он должен был признать, что «Капитан Таракан» превратил новое молодое поколение в фанатов Кафки, получившийся в результате фарс имел настолько мало сходства с оригиналом, что мог считаться совершенно с ним не связанным.
— Это случилось с нашей собакой, — сказал Ларри.
— Ваша собака превратилась в таракана? — в голосе Ригеля слышался скорее скепсис, чем благоговение, которому Пенн, слышавший это с другого конца двора, только порадовался.
— Совсем наоборот, — поправил Ларри. — В кухне был здоровенный паучище, один из этих, жутко волосатых, и, когда мы попытались изловить его, он заполз под посудомойку, а на следующий день, когда мы вернулись из школы, у нас на переднем дворе бегала собака без ошейника. Мы развесили объявления по всей округе, но никто не признал ее своей. А паука больше не видели.
— То есть вы думаете, что посудомоечная машина превратила паука в собаку? — Ригель просто хотел убедиться, что все правильно понимает.
— Вот еще! — фыркнул Ларри.
— Мы что, дураки, что ли! — поддержал его брат.
— А как еще вы это объясните?
— Это все равно что сказать, будто Марк раньше был велосипедом, — ответил Гарри. Так звали игуану Гарри, которую отец близнецов принес домой после того, когда случайно наехал на нее, катаясь на велосипеде.
И пошло веселье.
— Мой скейтборд раньше был картофелиной, — хихикая, проговорил Ларри, — потому что мы остановились купить картошки фри, когда ехали забирать его из магазина.
— Задница Ориона раньше была тубой, — сказал Ригель, — потому-то она издает такие звуки.
— Ноги Ригеля раньше были биотуалетом, — парировал Орион, — потому-то они так воняют.
— Гарри раньше был обезьяной, — Ларри хохотал так, что выступили слезы, и он размазывал их по щекам зефиркой, — вот потому-то он такой волосатый!
— Мы все раньше были обезьянами, придурок! — вторил ему Гарри.
А Орион сказал:
— Поппи раньше была мальчиком.
Рози и Пенн застыли. Марджинни и Фрэнк застыли. Ру, Бен, Ригель, Орион и Поппи — все застыли. Они были рассредоточены по всему двору — у гриля, у пивного кега, у стола с десертами, у костровой ямы, у дождевателя. Каждый участвовал в собственном разговоре, был в собственном мире. Но как собаки, которые постоянно прислушиваются, не прилагая особых усилий, к тем новым словам, которые понятны им в какофонии человеческой речи — сидеть, стоять, гулять, хороший пес, — все навострили уши, ожидая, что дальше. Пенну казалось, все гости затаили дыхание. Поппи казалось, что не только ее семья, но и весь мир застыл, кристаллизовался в этот самый последний момент, в течение которого он еще будет нормальным, а стоит сделать вдох, потом еще один, и еще — и весь мир начнет таять и разваливаться на части. Она удивлялась, что у нее так грохочет сердце, в то время как все остальное во Вселенной настолько неподвижно. Но Рози все видела. Видела, что Гарри и Ларри продолжают сравнивать одни вещи с другими, что вообще никто не обращает внимания на мальчишеский квартет, что Ригель, умница такая, запрыгнул на низенькую ограду и с огромным энтузиазмом изображает сцену трансформации капитана Таракана, что Орион, тоже умница, с лицом, бледностью сравнявшимся со своей кепкой со Снупи, запрыгнул к брату, одному из многих, играя безутешную невесту капитана Таракана, которой еще предстояло научиться любить «зверя внутри». Мир продолжил вращение. Секрет дал течь, но продолжал держаться на плаву.
Домой вернулись поздно. Поппи осталась у Агги. Она научилась защищать собственный секрет и, может быть, чувствовала себя в безопасности там, где единственный человек, который мог разоблачить ее, был ей подконтролен. Сыновья, все четверо, задержались в гостиной. Рози слишком устала, чтобы пытаться понять, что сейчас уместнее — утешать или наказывать, обнимать или стыдить. Они вместе сумели увернуться от пули? Обставить случившееся как будущую семейную легенду — с улыбками облегчения, с качанием головой и восторгами, мол, как это им удалось спастись? Или это был момент для воспитательного разноса в духе «кабы не милость Божия»?[16] Ей вспомнилось, как она однажды распекала Ру за то, что тот бросил ножницы в таком месте, где до них могли дотянуться едва начавшие ходить близнецы.
— Но, мама, — Ру повернулся к ней со слезами на глазах, — почему ты так злишься?
— Потому что Ригель и Орион могли сильно пораниться.
— Но не поранились. Почему ты этому не рада?
— Я рада, но злюсь на будущее.
— Злишься на будущее?
— Злюсь, чтобы повторения не было.
Профилактическая злость? В то время она казалась Ру настоящей злостью и ощущалась как таковая — профилактическая злость, злость постфактум, злость от облегчения… Рози захотелось просто пойти и лечь.
А Пенну — нет.
— О чем вы только думали?!
Без прелюдий и конкретики, обращаясь ко всем разом и ни к кому в частности.
Орион, который уже принялся грызть себя:
— Ничего я такого не думал. Это была случайность.
— Случайность?!
— Я не хотел, — его голос дрожал. Руки
