Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне

Мария. Говорите, Алексей Николаевич, я слушаю.

Красновский. Вы меня извините, Мария Павловна, если мое красноречие мне изменяет. В некотором роде я выступаю новичком, и потому вы не осудите меня за это волнение, неизбежное при произнесении первой, в некотором роде, речи.

Мария. А вы бы, Алексей Николаевич, прямо перешли к делу, без всяких ораторских приемов.

Красновский. Вы так приказываете? Слушаю-с! Ваша воля — для меня закон. Итак, позвольте сказать прямо, — Марья Павловна, я вас люблю.

Мария. Не говорите, не говорите мне об этом. Я занята одною своею мечтою. Я стремлюсь только к ней. Я вся поглощена этим, вне этого меня нет, все мои силы должна я отдать дорогому для меня искусству.

Красновский. Вот потому-то я и говорю вам теперь то, что хочу сказать. Я хочу отвести вас от той ужасной и гибельной бездны, по краю которой вы так беспечно и неосторожно ходите. Вы не будете иметь успеха. Хуже того, — вы погибнете в этом омуте.

Мария. Почему? И какую вы видите под ногами моими бездну? Я вижу сияющие высоты и радужный мост к ним.

Красновский. А мост над чем?

Мария. Если есть под этим мостом бездна, я не хочу глядеть в нее, чтобы у меня голова не закружилась.

Красновский. Самообман!

Мария (не слушая его). Я не хочу брать с собою никакого груза, никаких привязанностей, чтобы легко и свободно перебежать опасное место.

Красновский. Не поскользнитесь.

Мария (не слушая). Я счастлива, я молода, в груди моей радость, в сердце моем источник великих сил. В душе моей, как в Эдеме, поет райская птица.

Красновский. Не верьте этой коварной птице.

Мария (не слушая). Когда я утром просыпаюсь, я вдруг вспомню о моей мечте, мое сердце бьется, бьется, и вся душа моя теснится в груди. О жизнь, молодость, мечта, — какое счастье, какое опьянение!

Красновский. Вы хотите чего-то странного, что, поверьте, никому не нужно. Нам всем надобно не то, о чем вы мечтаете. Мы хотим искусства, изображающего нам реальную жизнь, научающего нас добру, отвращающего от зла.

Мария. Искусство это и есть то, что на ваш взгляд никому не нужно. Но потому-то оно и дорого всем. Оно говорит не о добре и не о зле, оно говорит о верховной красоте, потому что только в прекрасном истинная мера добра.

Красновский. Не будем спорить, Марья Павловна, о предметах отвлеченных. Выходите за меня замуж. Мне жаль думать, что ваш юный энтузиазм будет потрачен на пустую погоню за призраками, на борьбу с ветряными мельницами.

Мария. Да как же, Алексей Николаевич, я выйду за вас замуж? Ведь вы не пустите меня на сцену? А без сцены я не могу жить.

Красновский. Да, Марья Павловна, теперь не пущу. Для вашего же собственного блага не пущу. Потом — может быть.

Мария. Когда же потом?

Красновский. Потом, когда вы успокоитесь. Потом, когда вы поймете, что любимое вами искусство — буржуазное искусство.

Мария. Это — неправда!

Красновский. Что ваш художественный символизм и анархизм — утеха и услада благополучных и сытых людей.

Мария. Подобных вам?

Красновский (словно не слыша). И что единственное хорошее, настоящее искусство — честный реализм. Только этим реализмом и сильны русская литература и русское искусство. Только этим честным реализмом они и прославились на весь мир.

Мария. Всегда люди, подобные вам, говорили, что хорош только вчерашний день. Мы вчерашнего дня не забываем, но хотим и завтрашнего!

Красновский. Не верю я в ваш завтрашний день. Не верю и этому сумасбродному фантазеру Мореву.

Мария. Не говорите так о нем. Вам не понять его беззаветного служения искусству. Я преклоняюсь пред этим человеком, след его ног готова целовать. Вся жизнь его — один идейный подвиг. А вы — недобрый. Я вас не люблю.

Красновский. Полюбите.

Мария. Нет, никогда не полюблю. Мы с вами совсем по-разному смотрим на вещи.

Красновский. Разве это так важно? Вы сами скоро увидите, что ошибались.

Мария. Нет, я вас никогда не полюблю.

Красновский. Вы говорите, как маленькая девочка. Что вы понимаете во всем этом? Вы еще никого не любили?

Мария (улыбаясь). Любила — маму, папу, няню.

Красновский. Вы еще не знаете, Марья Павловна, что такое любовь. Любовь заразительна, как оспа.

Мария. О, избавьте меня от опасности заразиться ею от вас!

Красновский. Только поверьте, что я вас люблю, как никто вас полюбить не может, и вы непременно полюбите меня.

Мария. Вы очень самоуверенны, Алексей Николаевич. Почему вы думаете, что никто не может полюбить меня так, как вы?

Красновский. Потому, что я люблю вас за вас самих, а другой полюбит вас за ваши приятные слова о каких-то исканиях и настроениях, за вашу счастливую сценическую наружность, за ваши очаровательные плечи и жемчужную грудь, за ваши стройные ноги, наконец, может быть, за ваше бесстыдство, за все то, за что я готов был бы порою убить вас.

Мария. О, как грозно!

Красновский. Как они смеют смотреть на вас? Как они смеют подходить к вам?

Мария. Кто же дал вам право говорить так со мною? О, какой вы недобрый! Я вас начинаю бояться.

Красновский. Простите. Да, я увлекся. Мне лучше уйти. Прощайте, Марья Павловна. (Жмет ей руку и печально идет к выходу. На пороге останавливается и патетически говорит.) Вспомнишь меня, придешь ко мне.

Мария. Никогда.

Красновский уходит.

Лидия (Курганову). Ты, милый художник, меня никогда не полюбишь?

Курганов. Я тебя люблю, Лидия.

Лидия. Ты любишь Марию. Мне иногда становится грустно, когда я позирую тебе и вдруг замечаю, что ты не смотришь на меня и думаешь о ней. Ты любишь Марию.

Курганов. Люблю Марию. Я люблю Марию навсегда. Она — моя роковая.

Лидия. А она тебя любит, как ты думаешь? Любит? Жить без тебя не может?

Курганов. Она меня томит и мучит. Любит, быть может, не любит.

Лидия. Полюби меня. Полюби, мой милый.

Курганов. Когда я думаю о Марии, я не могу тебя любить.

Лидия. Ты всегда о ней думаешь. Никогда не думаешь обо мне.

Курганов. Когда я гляжу на тебя, я забываю о ней. Когда же я вижу твои мелькающие в легком танце ноги, я забываю обо всем в мире, забываю даже о себе.

Лидия. Отчего же, когда я тебе позирую, ты иногда вспоминаешь о ней?

Курганов. Но ведь она же — моя госпожа, возлюбленная. Когда я пишу, я озабочен не тем, что передаю полотну, а тем, как это сделать, и тогда чары твоих глаз, милая заклинательница, теряют надо мною власть.

Лидия. Ты любишь меня немножко, иногда. Но мне и этого довольно. Я, может быть, и так любить не могу. Никого не люблю и только хочу, чтобы меня полюбили хоть немножко, чтобы хоть как-нибудь приласкал меня мой милый.

Курганов. Бедная Лидия! А я, — мне кажется иногда, что в моей груди две души, что одной любви мне мало.

Лидия. Вот Мария подходит к тебе. Я люблю ее за то, что ты ее любишь, и боюсь ее. Я пойду к другим. Я не смею спорить с Мариею.

Курганов. Скажи, Мария, отчего Красновский ушел так рано и был так взволнован?

Мария (мечтательно). Он сказал, что любит меня.

Курганов. А ты?

Молодежь собирается танцевать. Шум, двигают стулья. Зоя садится за пианино. Слышны возгласы:

— У меня нет дамы.

— Танцуй с Зинкою.

— Зинка, иди к нам.

— Художник, осторожнее! Руку свернул!

— Приходите завтра на вернисаж.

— Увидимся, милый?

— Господа, не напирайте!

— Пощадите предметы искусства!

Мария. Он сказал, что любит меня так, как никто полюбить меня не может.

Курганов. Как сорок тысяч братьев любить не могут? О, как ненавистны мне эти люди, всегда говорящие чужими, готовыми словами! Самые пламенные и чистые слова они превращают в истертые двугривенные!

Мария. Он говорит чужие слова, как свои. Он думает и чувствует чужими мыслями и чувствами так искренно, как будто бы сам нашел все это.

Курганов. И ты ему веришь?

Мария. Кто повторяет чужие слова, повторит когда-нибудь и мои.

Курганов (повторяет настойчиво). И ты ему веришь?

Мария. Я хотела бы всегда верить себе самой.