Владимир Максимов - Семь дней творения
- Давно я в лесу не был.
- И я.
- Смотри, какой нарост на березе! Будто львиная грива.
- Скорее черепаха под панцирем.
- У тебя есть глаз.
- Я способная.
- Скромничаешь?
- Ага...
Сквозь рябой частокол берез появилась блистающая зеркальной поверхностью речная полоска, и вскоре внизу перед ними показалась паромная пристань с несколькими строениями торгового типа вдоль берега.
- Ну вот,- облегченно вздохнула она и заспешила вниз,- переедем, а там совсем близко.
- Как снег на голову.
- Они привыкли. Даже рады будут. Около пивного ларька на берегу их остановил жиденький старичок с веселыми кроличьими глазами.
- Вижу, только поженившись, дай, думаю, попрошу двугривенный. - Его радушная откровенность обезоруживала. - А для ровного счету,- подмигнул он медленным веком, видя, что Вадим потянулся в карман,- двадцать две. Точь-в-точь на целую.
Вадим дал полтинник. Старичок не выразил удивления, понимающе взмахнул сухонькой ладошкой: гуляешь, мол, парень, одобряю, мол. Затем вежливенько коснулся кепочки и моментально ввинтил себя в шумный омуток у ларька.
Случайный дед этот и вернул их к текущим заботам. Перед ними вдруг сразу обозначилась галдящая толпа у переправы, где каждый с головы до ног был во всеоружии сумок и свертков. Стало ясно, что их путь на тот берег будет совсем не простым, а в первый день за рекой определенно голодным. Поставив Наташу в очередь на паром, Вадим бросился в единственную на берегу продовольственную палатку, чтобы прикупить кой-чего из еды и питья. К прилавку Вадим пробился, растеряв по дороге добрую половину пиджачных пуговиц. Оказавшись лицом к лицу с распаренной от жары и ругани продавщицей, он бездумно бросил ей следом за скомканным червонцем:
- На все!
Реакция у той сработала безошибочно. Через мгновение перед ошеломленным Вадимом красовался "малый джентльменский набор" во всем своем неповторимом великолепии: две бутылки белой головки, две банки шпротов и плитка шоколада "Золотой ярлык". С этой добычей он и выскочил на берег, когда паром уже отваливал от причала.
Среди пестрого круговорота на пароме Вадим сразу же выделил костерок ее косынки и сердце его учащенно, с обморочными провалами забилось: "И за что только тебе этот подарок, старый чёрт!" Она же в свою очередь, заметив его, прощально ему замахала. И видно было, что игра эта ей нравилась, и он подыграл: опустившись на прибрежную траву, замахал ответно. Так они и махали друг другу, радуясь своей ребячьей выдумке, до того самого мгновения, пока кто-то, еще неведомо кто, не сел рядом с ним. И, тут вроде бы еще и без причины, все в нем захолодело и оборвалось. Сосед еще только молча и натужно сопел рядом, а Вадим уже чувствовал, да какое там чувствовал! знал, что это - конец. Конец всему, что ожидало его на том берегу. И всему в его жизни вообще конец. Крепс оказался прав: ему уже теперь никуда от них не уйти. Его связь с ними становилась день ото дня все нерасторжимей. И тогда, даже не поворачивая головы, он намеренно грубо спросил:
- Можно, я выпью, начальник?
Ответ был почти дружелюбен, но от этого дружелюбия почему-то сразу закололо в кончиках пальцев:
- Пей, Лашков.
Привычным движением выбив пробку, Вадим стиснул зубами горлышко. Жгучая влага опалила гортань, но, вливаясь, не приносила с собой ни забытья, ни облегчения. Краем глаза он еще следил, как оттуда, с парома, Наташа все еще продолжала махать ему, даже не подозревая, что игра эта уже обернулась для них совсем не шуточным прощанием. Бутылка, так и не опьянив его, лишь добавила ожесточения. И тогда Вадим снова спросил со злым вызовом:
- Можно, вторую добью, начальник?
Ответ прозвучал еще дружелюбнее:
- Добивай, Лашков.
Ах, сколько выпил он ее на своем веку, но никогда еще она не оказывалась такой бессильной в соревновании с ним!
На удаляющемся пароме, над пестрым пятном толпы бился желтенький костерок Наташиной косынки и в воздухе прощально покачивалась ее ладошка. Он не выдержал и ответил ей. Жжение под сердцем сделалось нестерпимо удушливым, и тогда Вадим встал и, не оглядываясь, пошел вперед. Грузные шаги сопровождали его мерно и неотступно.
Вежливенько, но твердо подсаживаемый в машину, Вадим инстинктивно, уже ни на что не надеясь, потянулся взглядом в сторону реки. Паром уже причаливал к противоположному берегу, и едва ли на таком расстоянии он мог разглядеть, продолжает ли она махать ему, но в эту минуту он хотел в это верить, и поверил, поверил на всю последующую горькую свою жизнь. И прежде чем задняя дверь фургона захлопнулась за ним, он успел мысленно попрощаться с нею: "До свидания, Натали! Живи, родимая. Надо жить!"
Их отъезд от берега сопровождал залихватский наигрыш гармони, перекрытый пьяно-отчаянным тенорком:
По реке плывет топор
Из села Неверова.
И куда ж тебя несет,
Железяка херова?
Пятница
ЛАБИРИНТ
Здравствуйте, дорогой многоуважаемый папаня! Во первых строках своего письма сообщаю, что мы живы-здоровы, того и Вам желаем. Папанечка родненький, как вы там живете-можете? Приехали мы с Колей на новое место. Здесь кругом степя и очень ветра. А так ничего, жить можно. Очень я по Вас соскучилась, папаня. Часто утром встану и по привычке к стене тянусь постучаться. Попали мы в хорошую бригаду. Бригадир у нас сам из евреев, но человек хороший и душевный. Прямо таких я еще не видела. Заработки в этом месяце, должно, будут хорошими. Правда, вот, пойти здесь некуда. Кругом степь голая, ни куста, ни травинки путевой. Все об детстве вспоминаю, когда я на огороде у нас все заячий хлеб отыскивала, а вы все смеялись, чем бы, мол, дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Вот написала и заплакала. Плакать я теперь много стала, а почему, сама не знаю. Видать, года. Дорогой Папанечка, принесу я вам скоро внука или внучку. Тьфу, тьфу, не сглазить бы. Вы не беспокойтесь, работаю я по мере возможности, больше Коля не дозволяет и ребята в бригаде не дают. Даст Бог, когда рожу, соберемся все вместе, в одном углу, буду тогда дитя растить, вашу старость обихаживать. Вот как хорошо-то было бы! Только, когда это будет? Стройка у нас какая-то непонятная, чего строим, сами не знаем, почитай, одни коридоры да комнатенки махонькие. Ну, да не наше это собачье дело. Платили бы хорошо, а об остальном пускай у начальства голова болит, им с горы виднее. Все я об себе и об себе, а об вас и совсем забыла. Папанечка родненький, напишите весточку, как живете, как здоровьичко ваше, как по хозяйству справляетесь? Беречь вам себя надо, как вы у меня старенький, внуков дождать-ся. Нехорошо мне тут будет, коли вы заболеете, изведусь вся. Очень я жду письма вашего, Папаня.
Будьте так добры, не забывайте свою Антонину, а я об Вас никогда не забуду.
Любящая Ваша дочь Антонина и зять Николай.
I
Когда Антонина, следом за Николаем, переступила порог прорабской, там, кроме самого хозяина, находился неизвестный тощий парень лет двадцати пяти, в заляпанном раствором комбинезоне. Занятые разговором, те даже головы не повернули в сторону вошедших. Прораб - бесформенная махина, с короткой склеротической шеей - водил карандашом по листу бумаги перед собой, подсчитывал вслух:
- Считай, по шести копеек, плюс добавлю копейки три на подноску. Плюс насечка - гривенник. Соображаешь, какую сумму отхватить можно?
Слушая его, тощий недоверчиво покачивал лобастой головой, равнодушно следил за движением карандашного острия в неуклюжих пальцах прораба и большие темные глаза его при этом настороженно светились:
- Вы же знаете, Назар Степанович, что такое насечка,- пока с ней провозишься, какая работа?
- А ты не усердствуй. Пройдись молоточком для порядка и покрывай. Я же принимать буду.
- Не могу, Назар Степаныч. Дело есть дело. Или на совесть делать, или никак.
- Совесть! Что ты ее с хлебом есть будешь? Я тебе заработать даю, а ты ко мне с моральным кодексом лезешь.
- Да и людей у меня мало для такой работы, Назар Степаныч. В срок не освоим объект.
- Люди - не задача. Людей я тебе дам. - Он вскинул на вошедших тяжелые веки. - Чего вам?
Вполуха выслушав Николая, прораб мельком пробежал поданное тем направление, недовольно поморщился:
- Разнорабочий. Что они там в кадрах, с ума посходили что ли? Нету у меня никакой разной работы. Освободился?
- С полгода.
- Что в лагере делал?
- На строительстве.
- Чему научился.
- Всего понемногу.
- Штукатурное дело приходилось.
- И это было.
- Видишь,- удовлетворенно оживляясь, он повернулся к парню,- на ловца и зверь бежит. Хватай, пока не умыкнули. - Взгляд его остановился на Антонине. - А это жена, надо думать? Вот ее-то мы на разные и приспособим. Подкинь им кого-нибудь из своих, сразу с двух сторон фронт погонишь. Прораб оказался не по комплекции стремительным и подвижным: ткнув карандаш в боковой карман спецовки, он решительно вскочил и подался к выходу. - А ну, на объект!
