Николай Лейкин - Где апельсины зреют

— Чего вы дурака-то изъ себя ломаете! Чего вы кораллами обвѣсились! Что это за маскарадъ такой! Снимите ихъ! кричала на него Глафира Семеновна.

— Мѣстные продукты. Своимъ поросятамъ въ Питеръ въ подарокъ свезу, — отвѣчалъ онъ.

Лодку уже изрядно покачивало. Николай Ивановичъ сидѣлъ и кусалъ губы.

— Не слѣдовало на Капри ѣздить, не слѣдовало, кто боится воды, — говорилъ онъ.

Рѣдкій дождь усиливался и у самаго парохода перешелъ въ ливень. Вѣтеръ крѣпчалъ. На пароходъ Глафира Семеновна взбиралась совсѣмъ блѣдная, съ трясущимися губами, и продолжала шептать:

— Господи Боже мой! Да что-же это будетъ, ежели вдругъ буря начнется!

На пароходѣ стоялъ англичанинъ въ шотландскомъ клѣтчатомъ пиджакѣ, показывалъ всѣмъ свой барометръ и таинственно покачивалъ головой.

LXX

Пароходъ снялся съ якоря и направился съ Соренто, куда нужно было высадить нѣсколько пассажировъ. Вѣтеръ и дождь не унимались. Пароходъ качало. Пассажиры забрались въ каюту и сидѣли, уныло посматривая другъ на друга. Очень немногіе бодрились и переходили съ мѣста на мѣсто, придерживаясь за скамейки, столы и стѣны. Дамы сидѣли блѣдныя. Нѣкоторыя сосали лимонъ. Буфетная прислуга бѣгала съ кофейниками и бутылками и предлагала кофе и коньясъ. Англичане сосали коньякъ черезъ соломенку или макали въ него сахаръ. Черномазый буфетный мальчишка опять подскочилъ съ Николаю Ивановичу и Конурину и воскликнулъ:

— Рюссъ… Коньякъ? Вкуснэ…

— Ахъ, чертенокъ! По русски выучился говорить… проговорилъ Конуринъ. — Это это тебя выучилъ? Контролеръ, что-ли? Ну, давай сюда намъ коньяку двѣ рюмки.

— Не пейте, не пейте. Вы ужъ и такъ пьяны, пробормотала Глафира Семеновна.

Блѣдная, какъ полотно, она помѣщалась въ уголкѣ каюты и держала у губъ очищенный апельсинъ, высасывая его по капелькѣ.

— Матушка, мы отъ бури… Въ бурю, говорятъ, коньякъ отлично помогаетъ, отвѣчалъ ей Конуринъ. — Вонъ господа англичане всѣ пьютъ, а они ужъ знаютъ, они торговые мореплаватели.

— Англичане трезвые, англичане другое дѣло.

— Выпей, Глаша, хоть кофейку-то, — предложилъ ей Николай Ивановичъ.

— Отстань. Меня и такъ мутитъ.

— Да вѣдь кофей отъ тошноты помогаетъ.

— Ахъ, не говори ты со мной пожалуйста, не раздражай меня! Просила на Капри остаться до завтра, такъ нѣтъ, понесла тебя нелегкая въ бурю. Подлецъ.

— Да какая-же это буря, голубушка! Вотъ когда я ѣхалъ по Ладожскому озеру въ Сермаксы…

— Молчи. А то я въ тебя швырну апельсиномъ.

— При англійской-то націи да такая бомбардировка? Мерси…

— Прилягте, матушка, голубушка, прилягте на диванчикъ. Можетъ быть легче будетъ, подскочилъ къ ней Конуринъ.

— Прочь! Видѣть я васъ не могу въ этихъ кораллахъ. Что это за дурацкій маскарадъ! Какъ клоунъ какой обвѣсились нитками коралловъ. Постороннихъ то постыдились-бы…

Она даже замахнулась на Конурина. Конуринъ отскочилъ отъ нея и пробормоталъ:

— Чего мнѣ стыдиться! Я за свои деньги.

Николай Ивановичъ дернулъ его за рукавъ и сказалъ:

— Оставь… Теперь ужъ не уймешь… Расходилась и закусила удила. Нервы…

Глафира Семеновна стонала:

— Охъ, охъ… И капитанъ-то живодеръ. Не могъ у Капри остаться и переждать бурю.

У Соренто остановились. Вѣтеръ до того окрѣпъ, что пассажировъ еле могли спустить съ парохода на лодки. Лодки такъ и подбрасывало на волнахъ.

Отъ Соренто путь прямо въ Неаполь. Начали пересѣкать заливъ. Качка усилилась. Съ двумя дамами сдѣлалась морская болѣзнь. Пароходная прислуга забѣгала съ чашками и съ веревочными швабрами. Глафира Семеновна стонала. Изрѣдка у нея вырывались фразы въ родѣ слѣдующихъ:

— Погоди, я покажу тебѣ, какъ не слушаться жену.

Конуринъ стоялъ посреди каюты, обхвативъ обѣими руками колонну, и шепталъ:

— Однако… Угощаютъ качелями… Ловко угощаютъ! Господи! Да что-же это будетъ! Неужто безъ покаянія погибать? Гдѣ этотъ арапскій мальчишка-то запропастился? Хоть коньяку еще выпить, что-ли? Эй, коньякъ!

Обвѣшанный весь красными кораллами и нитками съ мелкими раковинами, онъ былъ очень комиченъ, но никому уже было не до смѣха. Качка давала себя знать.

— Коньякъ! Гдѣ ты, арапская образина! крикнулъ онъ опять, отошелъ отъ столба, но не устоялъ на ногахъ и растянулся на полу. Николай Ивановичъ бросился его поднимать, но и самъ упалъ на него. Пароходъ два раза такъ качнуло, что онъ даже скрипнулъ.

У Глафиры Семеновны слышался стонъ:

— И тотъ мерзавецъ, кто эти проклятые пароходы выдумалъ. Охъ, не могу, не могу! воскликнула она и пластомъ повалилась на диванъ.

Поднявшійся съ пола Николай Ивановичъ бросился было къ ней, но она сбила съ него шляпу. Въ каютѣ появился контролеръ.

— Буря-то какая! обратился къ нему Николай Ивановичъ. — Что, не опасно?

— Пустяки… Какая-же можетъ быть опасность! Качка и больше ничего.

— А вотъ за эти-то пустяки я и вамъ и вашему капитану, живодеру, глаза выцарапаю… Извергъ… Не могъ остаться у Капри переждать бурю! стонала Глафира Семеновна.

— Сударыня, у насъ срочное пароходство. И наконецъ это не буря. Какая-же это буря!

— А вы должно быть хотите, чтобы пароходъ кверху дномъ опрокинуло? Срамникъ, безстыдникъ… Смѣетъ такія слова говорить… А еще русскій… Православный христіанинъ. Жидъ вы, должно быть, бѣглый жидъ, оттого и мотаетесь здѣсь въ Италіи. Охъ, не могу, не могу! Смерть моя…

— Не лежите вы, сударыня… Встаньте… Бодритесь… Лежать хуже… говорилъ контролеръ.

Но съ Глафирой Семеновной сдѣлалась уже морская болѣзнь. Два англичанина, одинъ сѣдой, а другой бѣлокурый, держа у ртовъ носовые платки, побѣжали вонъ изъ каюты и стали поспѣшно взбираться по лѣстницѣ.

— Мужчинъ ужъ пробирать начало, шепталъ Конуринъ. — Что-же это будетъ! Увижу-ли ужъ я свою супругу, доберусь-ли до Питера! Слушай, землякъ… Есть у васъ пузыри? Я пузыри-бы себѣ привязалъ подъ мышки на всякій случай, обратился онъ съ контролеру.

— Зачѣмъ?

— А вдругъ сковырнемся и пароходъ кверху тормашками? Я плавать не умѣю.

— Успокойтесь… Все обойдется благополучно. Ничего не будетъ.

— Не будетъ! Чортова кукла… Какое не будетъ коли ужъ теперь есть!.. Тебѣ хорошо разсуждать, коли на тебѣ всего капиталу, что три черепаховыя гребенки да разныя камейскія морды изъ раковинъ, а при мнѣ, съ векселями-то ежели считать, на четыре тысячи капиталу. Дай пузыри!

— Пузырей нѣтъ. Буекъ, спасательный кругъ есть… Возьмите… Только это ни къ чему. Выходите вы на палубу, на свѣжій воздухъ. Такъ будетъ лучше. Тамъ хоть вѣтеръ, дождь, но подъ навѣсомъ пріютиться можно.

Николай Ивановичъ попробовалъ идти, но его такъ качнуло, что онъ полетѣлъ въ сторону, налетѣлъ на лежавшую на диванѣ даму и уперся въ нее руками. Контролеръ подхватилъ его подъ руку и потащилъ на верхъ, на палубу.

— Изверги… Живодеры… Кровопійцы… Разбойники… Не могли переждать бури и поѣхали въ такую погоду на пароходѣ… стонала Глафира Семеновна. Держась за каютную мебель, стѣны и перила, выкарабкался кой-какъ на палубу и Конуринъ. Увидавъ спасательный кругъ, висѣвшій на палубѣ, онъ тотчасъ-же снялъ его и привязалъ себѣ на животъ.

— Ахъ, жена, жена! Ахъ, Танюша! Чувствуешь-ли ты, голубушка, въ Питерѣ, въ какой я здѣсь переплетъ попалъ! вздыхалъ онъ и, обратясь къ контролеру, спросилъ:- Телеграмму къ женѣ сейчасъ я могу послать?

— Да откуда-же на пароходѣ телеграфъ можетъ взяться!

— Ахъ, и то… Боже милостивый! Даже жену нельзя увѣдомить, что погибаемъ. Ну, телеграфа нѣтъ, такъ давай коньяку.

— Это можно.

Контролеръ скомандовалъ и явился коньякъ. Николай Ивановичъ съ безпокойствомъ кусалъ губы и тоже подвязывалъ себѣ на животъ спасательный крутъ.

— Послушайте… Зачѣмъ вы это? Никакой опасности нѣтъ, удерживалъ его контролеръ.

— Ничего… Такъ вѣрнѣе будетъ. Береженнаго и Богъ бережетъ. Я и женѣ сейчасъ спасательный кругъ снесу.

Появленіе его въ каютѣ съ спасательнымъ кругомъ на животѣ и съ другимъ крутомъ въ рукахъ произвело цѣлый переполохъ. Англичане въ безпокойствѣ взглянули другъ на друга и быстро заговорили.

— Что? Погибаемъ? Господи! Прости насъ и помилуй, завопила Глафира Семеновна, увидавъ мужа приподнялась съ дивана и рухнулась на полъ.

Вопили и другія дамы, страдавшія морской болѣзнью, пробовали приподняться съ дивановъ, но тутъ-же падали. Кто былъ въ силахъ, бѣжали изъ каюты на верхъ, задѣвая за палки, зонтики, баулы. Сдѣлалась паника. Пароходная прислуга, ухаживавшая за больными, недоумѣвала и не знала, что ей дѣлать. Николай Ивановичъ поднималъ жену. Рядомъ съ ней какая-то дама въ черномъ платьѣ нервно билась въ истерикѣ, плакала и смѣялась.

LXXI

О переполохѣ въ каютѣ доложили капитану, стоявшему у руля. Сбѣжавъ въ каюту въ своемъ резиновомъ пальто весь мокрый, онъ насилу могъ успокоить пассажировъ. Съ Николая Ивановича и Конурина были силой сняты спасательные крути. Капитанъ что-то долго говорилъ имъ по итальянски, грозилъ жальцемъ, указывалъ на небо, но они, разумѣется, ничего не поняли. Глафира Семеновна во время рѣчи капитана кричала ему по-русски: