Николай Лейкин - Где апельсины зреют
Конуринъ торжествовалъ.
— По-русски понимать начали. Вотъ когда Русью-то запахло, говорилъ онъ, побывавъ на станціи въ буфетѣ и садясь въ вагонъ. — Сейчасъ жидовинъ мѣнялъ мнѣ русскую трешницу на здѣшнія деньги — и въ лучшемъ видѣ по-русски разговариваетъ. Близко, близко теперь до Руси православной. Самъ чувствую, прибавилъ онъ, и замурлыкалъ себѣ подъ носъ:- "Конченъ, конченъ дальній путь, вижу край родимый. Сладко будетъ отдохнуть мнѣ съ подружкой милой".
Стали подъѣзжать къ русской границѣ. Николай Ивановичъ улыбнулся и сказалъ:
— Черезъ четверть часа прощай австрійскіе гульдены и здравствуй русскіе рубли. Начнемъ сорить пятаки за рюмки водки и гривенники за стаканы чаю.
Конуринъ радостно улыбался во всю ширину лица.
Вотъ и русская граница. Показался русскій жандармъ, потомъ солдаты пограничной стражи съ зелеными воротниками и околышками на фуражкахъ. Поѣздъ шелъ тихо. За окномъ вагона слышалась русская рѣчь. Артельщикъ въ бѣломъ передникѣ и съ бляхой на груди сочно ругался съ кѣмъ-то.
— Наши, наши ругаются… Пріѣхали… шепталъ Конуринъ и даже затаилъ дыханіе.
Поѣздъ остановился. Конуринъ перекрестился. Перекрестились и его спутники.
— Рады? спросила Глафира Семеновна Конурина.
— Блаженствую… Сейчасъ женѣ чувствительную телеграмму…
— Припрячьте подальше кусокъ шелковой-то матеріи, что женѣ везете.
— Подъ жилетомъ запихнута.
Осмотръ паспортовъ. Досмотръ багажа. Формальности переѣзда черезъ границу кончены, и вотъ Ивановы и Конуринъ въ буфетѣ.
— Чаю! Чаю! Три стакана чаю! Одному мнѣ три стакана! — кричалъ Конуринъ слугѣ. — Да бумаги и чернилъ. Телеграмму буду писать.
Съ жадностью онъ накинулся на чай, наливая его изъ стакана на блюдце, пилъ, обжигался и писалъ телеграмму. Телеграмма была самая пространная и начиналась выраженіемъ: "супругѣ нашей любезной съ любовію низко кланяюсь отъ неба и до земли". Телеграфистъ улыбнулся, когда прочелъ ее, и взялъ за нее четыре съ чѣмъ-то рубля.
Вотъ и звонокъ. Сѣли въ русскіе вагоны. Поѣздъ тронулся. Конуринъ опять крестился.
— Черезъ двое сутокъ будемъ въ Питерѣ…- говорилъ онъ. — Двое сутокъ, сорокъ восемь часовъ. Черезъ сорокъ восемь часовъ стало быть женушка моя любезная встрѣтитъ меня въ Петербургѣ.
Но Конурину готовился сюрпризъ передъ Петербургомъ. Когда поѣздъ остановился въ Лугѣ и Конуринъ вышелъ вмѣстѣ съ супругами Ивановыми на станцію, онъ вдругъ воскликнулъ:
— Батюшки! Жена здѣсь! Пріѣхала, голубушка, встрѣтить меня! Умница! Милая!
И съ этими словами, расталкивая столпившихся пассажировъ, онъ, бросился въ объятія полной пожилой женщины въ суконномъ пальто съ куньимъ воротникомъ, съ куньей оторочкой и въ ковровомъ платкѣ на головѣ.
Произошла трогательная сцена свиданія. Супруга лобызала Конурина и говорила:
— Дуракъ ты, дуракъ! Зачѣмъ ты бороду-то себѣ окарналъ!
— Французъ, подлецъ, въ французской землѣ, на французскій манеръ мнѣ ее окарналъ, отвѣчалъ Конуринъ. — И не спрося меня окарналъ. Ну, да что тутъ! Въ такихъ земляхъ, мать моя, были, подъ такія поднебесья лазали и въ такія мѣста спускались, что надо благодарить Бога, что голова-то цѣла осталась. А борода что! Борода опять на русскій манеръ выростетъ.
Отъ Луги до Петербурга Конуринъ уже ѣхалъ въ сообществѣ супруги.
КОНЕЦЪ.1893