Джекпот - Давид Иосифович Гай
Кэрол не все понимает в Наташином словоизвержении, беспомощно смотрит на Рудика, тот хмурится и мигает Косте: уйми девушку, иначе я потеряю студентку. Костя вмешивается в дискуссию, уводит Наташу на кухню, приводит в чувство. Возвращается она веселой и беспечной, как будто ничего не произошло. Кэрол тоже делает соответствующий вид. Женщины уносят грязную посуду, готовят на кухне чай, режут торт, Рудик подсаживается поближе, закуривает трубку.
– Не обращай внимания на эту дуреху. Она вообще-то незаурядная девка, из аристократической семьи, прекрасно учится, но все равно дуреха. Я ее не трахаю, не подумай. Они тут все… со странностями. Ну да бог с ней. Ты счастлив? Чувствуешь радость жизни? Как твой роман? Я имею в виду писанину. – И не дожидаясь ответа: – Наташа очень эффектная, малость вульгарная, но это ей идет. Мы, русские, все-таки удивительные люди: где бы ни жили, сколько бы ни прививали нам терпимость, все без толку, при первой возможности кидаемся друг на друга, кипятимся, прикладываем оппонентов почем зря. Так в Европе никто не спорит, да, наверное, и у вас тоже. Чего Наташа на нее поперла? Хочет та быть антигаобалисткой – ну и хрен с ней. Чего заводиться?
– Поддала сильно, вот и поперла.
– Как ты с ней познакомился?
Это особая история, – уходит Костя от ответа. Вечером в гостинице Наташа ошарашивает:
– А ты знаешь, что Кэрол – лесбиянка? – и, довольная произведенным эффектом, продолжает: – На кухне начала меня гладить по руке, обнимать, перешла на английский, говорила, какая я замечательная, что она от меня без ума и совсем не обиделась на резкости, даже напротив; приглашала в гости, обещала показать такой Лондон, какой я с тобой не увижу… Интересно, твой друг знает об этом?
– Нет, не может быть, – Костя недоверчиво крутит головой.
– Что значит «не может»?! – встает в позу Наташа. – Я выдумываю, по-твоему? Ну, извини.
– Ты, возможно, права, – кивает Костя после недолгого раздумья. – То-то она на тебя так странно смотрела, я обратил внимание. Так, может, воспользоваться тебе ее предложением и испытать то, чего я при всех моих возможностях дать не смогу? – переходит он на привычный тон общения.
Пошел на… – не склонная сейчас шутить, Наташа укладывается спать и поворачивается к нему спиной. Она и впрямь много выпила, впервые за время их путешествия.
Планов своих они не меняют: завтра в Амстердам через Бельгию, на обратном пути денек в Брюсселе, возвращение в Лондон с короткой поездкой в Эдинбург – и домой. Больше дней свободных у Наташи нет. Галопом по Европам.
Из Брюсселя в Амстердам идут уже не евростаровские поезда – типа электричек, такие же чистые и с мягкими сиденьями. Дважды поезда меняют пути и как бы в обратном направлении следуют. Наташа просит Костю пересесть – ее укачивает, если сидит спиной к движению. Вновь осуждает его за твердый отказ взять машину напрокат: так миллионеры не путешествуют.
– Зато можем спокойно лицезреть красоты из окон вагона и позволять себе расслабляться. Как бы я сел за руль после вчерашнего возлияния?
– Молча. Я, например, обожаю под кайфом.
Потому и едешь поездом.
Через четыре часа они в Амстердаме. Единственный город, в котором не зарезервировали гостиничный номер. Непонятно было, когда они попадут сюда, оттого и не захотели привязываться к точному времени. И пришлось в турагентстве на вокзале брать то, что было: «Новотель», не в центре, двадцать минут на такси. Правда, номер люкс.
Отдохнув и перекусив, они к семи вечера попадают в центр, на площадь Дам, откуда все и начинается.
Это потом, завтра, послезавтра и на третий день пребывания в городе самого невероятного сочетания земли и воды, свободы, романтики и порока, в городе, переполненном велосипедами, цветами, пивом, марихуаной и спокойным, узаконенным развратом, они станут разглядывать достопримечательности, изумляться лужайкам тюльпанов и крокусов; мыльной пене у порогов кафе и баров, которой до блеска драят тротуары; разрисованным чугунным столбикам-«амстердамчикам», отгораживающим тротуары от машин; дому под номером семь на канале Сингел (Косте почему-то врезается в память номер) чуть шире собственной двери – раньше горожане платили налог в зависимости от ширины фасада; бурлящей, гульливой толпе на улице Дамрак; ни разу не повторяющимся фасадным плитам – произведениям искусства; маленьким баржам, где живут художники, поэты, музыканты; прогулочным катерам на каналах, не пахнущих тиной и затхлостью, в которых вода меняется четыре раза в неделю; мостам, музеям и цветочным рынкам, бесчисленным кафе с террасами и еще многому, что только спустя какое-то время осознается как стиль жизни, которому стоит завидовать; все это будет потом, а сейчас они двигаются вместе с ртутно перетекающей с места на место толпой к Кварталу красных фонарей.
Уже темнеет, зажигаются огни, стихают уличные шарманки, сходят со своих пьедесталов актеры, изображавшие в течение дня Рембрандта и Ван Гога, отправляется на покой конная полиция, на перекрестках появляются зазывалы ночных баров и дискотек.
– Народ к разврату готов, – резюмирует Наташа и решительно ведет Костю в заведение с ярко горящей вывеской Cafe-shop.
В помещении
