Джекпот - Давид Иосифович Гай
– Подойди к этой блонде, скажи, что хочешь ее, а сам договорись, чтобы она исчезла из комнаты… ну, минуток на десять-пятнадцать.
– Зачем? – недоумевает Костя.
– Я встану в окне вместо нее. И ты увидишь, что здесь начнется!
– Ты офонарела?!
Не бойся, это же игра. Я понарошку. Хочу показать этим сучкам, как надо вашего брата зажигать.
– Что значит «понарошку»? А если кто-то трахнуть тебя захочет?
– Ну так трахнет… Шучу, не бойся. Ты станешь у окна ближе всех, я поманю тебя, войдешь, и мы смоемся. Там же наверняка есть другой выход. Дай ей столько, сколько она захочет.
– Наташа, прошу, уйдем отсюда! Мне такие игры не нравятся. Обкурилась, вот и выкаблучиваешь неизвестно что.
– Делай, что я прошу! – звучит приказом, и Костя понимает: она ни за что не отступится.
Он матерится сквозь зубы, стучит в стекло, обращая на себя внимание, блонда жестом показывает, чтобы шел к узкой боковой двери, соединенной с витриной. Приоткрыв, начинает говорить по-английски с тяжелым акцентом: пятьдесят евро за пятьдесят минут, если устраивает, проходите.
Костя входит в крошечную комнату, блонда плотно сдвигает шторы и просит деньги вперед.
– Как вас зовут? – спрашивает Костя.
– Стефани. Я шведка.
Послушайте, Стефани… У меня к вам необычная просьба… Только не удивляйтесь. Я дам вдвое больше, если вы покинете комнату и разрешите моей герлфренд побыть здесь вместо вас. Недолго. Она у меня со странностями, неординарная, любит шутки, розыгрыши. Окей?
– Я не совсем понимаю… Ваша девушка хочет заработать деньги?
– Нет, нет… Она хочет развлечься, больше ничего.
– Но нам не разрешают впускать чужих. У каждой из нас своя комната, мы платим за это…
– Возьми сто пятьдесят и тихонько уйди. Никто не заметит. Минут на пятнадцать, – и он протягивает деньги.
– Хорошо… Но я буду в спальне, – Стефани глядит недоверчиво. – Откуда ты и твоя герлфренд, из России? Ах, из Америки, но вы – русские. Тогда понятно.
Она уходит в соседнюю комнату, Костя осторожно приоткрывает входную дверь и впускает стоящую наготове Наташу. Та бросает на кресло сумочку и начинает раздеваться, поочередно сбрасывая юбку, блузку и лифчик. Остается в розовых трусиках-бикини и в туфлях.
– Где музыка? – И высунувшей голову блонде, все еще плохо понимающей происходящее: – Где у тебя музыка?
Стефани включает стереосистему.
– Не то! Поставь что-нибудь ритмическое. Для танца, поняла? Уйди! – приказывает Косте и, едва он скрывается в спальне вместе с блондой, широко распахивает шторы.
Чуть высунув голову в проход, Костя видит, как в такт мелодии Наташа начинает раскачиваться, изгибаться, извиваться, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, он видит ее спину с идеальным абрисом бедер, она на несколько мгновений поворачивается к нему лицом, теперь уже демонстрируя улице то, что любого нормального мужчину вводит в трепет; танец длится минуту, две, пять, Костя видит, как у витрины толпа распухает, слышит, как в стекло нетерпеливо стучат… На фоне унылых, неподвижных, не тратящих ни одного лишнего движения, отрабатывающих номер скучно-примитивных обитательниц бордовых комнат Наташа выглядит королевой, спустившейся в притон, чтобы всем показать: вот я, передо мной не устоит ни один, не важно, кто я и откуда, шлюха я, чья-то любовница или жена, – я покоряю, побеждаю, вселяю плотскую энергию…
Такой безумно красивой и сексапильной Костя ее еще не видел. Он чувствует дыхание прижавшейся к нему Стефани, которая смотрит через его плечо.
– Потрясающе! Фантастика! – шепчет она.
Пора смываться, не то они витрину разнесут! – кричит Наташа сквозь музыку и неожиданно для столпившихся задергивает шторы.
В окно начинают барабанить, доносятся выкрики. Наташа, тяжело дыша, слизывая над верхней губой бисеринки пота, мгновенно одевается и достает из сумки темные очки.
– Где другой выход? – спрашивает Костя, Стефани показывает, открывает защелку, он и Наташа выбегают через дверь подъезда, метрах в десяти от окна, за которым только что творилось невообразимое, и сливаются с толпой.
– Ты была бесподобна, – кидает ей на ходу и целует в щеку.
– Играть проститутку много легче, чем быть ею, – неожиданно серьезно, отстраненно, будто и не устраивала в легком угаре никакого спектакля и не танцевала полуголой перед похотливыми зеваками.
9
По возвращении Костя запирает себя в Поконо. Роман подвигается трудно. Некоторый опыт написания рассказов, некогда публиковавшихся, не помогает.
Вроде бы начинал писать о себе, о том, что с ним происходит, выдумывать, фантазировать не было нужды, реальность представлялась интереснее любых сюжетных придумок, однако чем дальше, тем меньше стыкуются герой романа и автор, расходятся их пути-дороги. Пишет Костя о себе, а получается – о другом или о том, каким он себя представляет. Один человек, всамделишный, живет и совершает определенные поступки, другой, выдуманный, носящий другое имя, поначалу делавший, казалось, то же самое, вдруг взбунтовался, вытворять начал несусветное, ничего общего не имеющее с устремлениями того, по чьей воле он, в конце концов, существует и кто, кажется, может сотворить с ним что угодно. Вот ведь какой фокус-покус.
Так это хорошо! – убеждает себя Костя. Хорошо, когда автор и герой существуют отдельно, один – не марионеткой другого, нельзя его дергать за ниточку, у него своя, самостоятельная, самодостаточная жизнь; замечательно, коль герой не подчиняется приказам сверху, сопротивляется, проявляет характер строптивый – я, дескать, сам с усам, распоряжусь собой по моему велению и хотению. Тот же культ наслаждений: для Кости он вторичен, и даже связи его – скорее бегство от одиночества; герой же, разбогатев, прямо-таки с ума сходит от возможности швырять деньги направо-налево, одержим получением удовольствия, наслаждения от всего, к чему прикасается, лихорадочно ищет новые и новые возможности. И чем дальше, тем труднее Косте держать его в узде: вот уже и дом герой покупает роскошный, не желая довольствоваться манхэттенской квартирой, и поместье целое на Лонг-Айленде вместо скромной поконской дачи, и пиры для друзей и знакомых закатывает, и в казино огромные суммы просаживает, и женщин роскошных под крылышко берет, живет одновременно с несколькими, оплачивая сполна их прихоти и капризы, а главное, не хочет работать, дело какое-нибудь завести или книгу, как Костя, писать. Это его принцип: раз судьба сделала ему такой подарок, он воспользуется им до конца, промотает состояние с гиканьем и свистом, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. А там – как будет, так будет. Вот тип, и нет на него управы. И чем дальше, тем заманчивее для Кости пустить выдуманного им человека в самостоятельное
