Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова
– Ну, красиво там.
– Значит, у нас тут, как в раю, верно, Сашок?
– Верно.
– Ты Бога признаешь?
– Нет. А ты?
– И я нет. А детки народятся, покрестим.
– Ладно.
– Как же я тебя люблю, Сашок!
– А я тебя.
Паша, и правда, сильно любил жену, уже и не представлял, как раньше обходился без неё. Некоторое беспокойство вызывало отсутствие детей. Пока дом не подвели под крышу, Павел этому даже радовался, боялся подмоги лишиться. Но вот и от-штукатурились, и малярку закончили, а Саша всё не беременеет.
Паша ещё подождал, наконец не выдержал:
– Пойди к врачу. Третий год живем, пора уж… Если нужно лечиться, денег не жалей.
Саша пошла, хотя оттягивала, как умела. Страшно было не одно то, что Паша может разлюбить, она сама бездетной жизни не представляла. За какие грехи?
Месяц ходила из кабинета в кабинет по специалистам, сдавала анализы, наконец принесла выписку с печатью – здорова по всем статьям. Павел опешил: неужто он виноват? Долго не размышлял, двинул в поликлинику сам. Обливаясь потом, стыдливо мастурбировал в пробирку. Ответ – все в порядке.
– Почему же у нас нет детей, доктор? – ничего не понимая, спросил Паша.
Врач сказал с сомнением: – Бывает. Какая-то несовместимость.
– Что ж нам делать?
– Позы меняйте, старайтесь, может, получится.
И Паша старался, но толку было чуть. Найти новую жену – такая мысль у него не возникала: столько всего в четыре руки сделано, а сколько еще задумано. Страшно жизнь налаженную ломать, да и другие женщины с появлением Саши потеряли для Павла привлекательность.
Так они прожили десять лет, уже начиная привыкать к нещедрой судьбе своей, к одиночеству в большом гулком доме и подумывая, не взять ли ребеночка из детдома. И когда совсем смирились, Саша понесла.
Описать восторг обоих словами – дело пустое. Паша просыпался в холодном поту: а не приснилось ли ему его радость? Осторожно слушал рукой толкающееся внутри жены чудо, и слезы восторга щипали ему глаза. Дом, семья наполнялись живым смыслом.
Даже работницы санатория, которые прежде шушукались – куркули, мол, масло соскребают с тарелок, поросенка держат, комнату сдают, непонятно, куда деньги девают, – когда Саша, год за годом стала горделиво носить мимо них круглый, как арбуз, живот, зауважали: значит, люди копили не за зря.
Родился сын, назвали Пашей, через год – второй, Сашок, потом крохотуля Глаша. Хотели ещё, но – как отрезало. Впрочем они уже и так до самой старости счастьем были обеспечены. Есть кому нажитое нелегким трудом передать, кто дом наполнит внуками, воды подаст в немощи и цветочки на могилке посадит. А пока – живи да радуйся, в доме достаток, в хозяйстве порядок.
До рождения детей Паша с Сашей весь заработок на книжку клали, да и теперь тратились только на самое необходимое. Еда простая: борщ без мяса, заправленный салом с чесноком, картошка семейная, фирменная: сначала немного отварить, потом в свином нутряном жире обжарить с луком и мелко нарезанными синенькими – вкусно, сытно и дешево, потому как продукты свои. На юге одёжка детям недорога – трусы да майка. Конечно, то шоколадку, то жвачку, то мороженое покупать приходилось, не без этого, но вообще они не балованные, сами и огород прополоть умеют, и поросенка накормить, и машину отцу мыть помогали.
Павел вкалывал за двоих, возил клиентов днём и ночью, не уставая, сознавал, для кого старается. Саша, Паша и Глаша – вся жизнь его с ними повязана, не случайно их имена так похожи на слух.
Когда бы бедолаге знать, как близок он к печальной истине. Но и соломка еще мало кого от ударов судьбы защитила.
Шесть лет Саша просидела дома с детьми, на седьмой вернулась в санаторий – доходными местами не бросаются, а старший ребёнок уже способен младшим помочь. Но главное – муж. Такого заботливого отца еще поискать! Всё умеет, всё по хозяйству делает, а между рейсами за детьми приглядывает.
Когда Павел появлялся дома, весь выводок бросался к нему, крича, целуя, залезая на руки, на спину, и его захлестывала благостная волна искренней и бескорыстной ребячьей любви. Вот к чему он так страстно стремился, за что готов был по капле кровь отдать!
Жить бы так до старости, да поживать. Но никто не знает наперёд, что за углом его поджидает. А поджидала Пашу нечаянная встреча.
Колян сорокалетие справлял, Казановских, естественно, в первую очередь пригласил. Саша не пошла – малышка болела, Паша отказаться не мог, всё-таки старые друзья. Народу собралось много, кое-кто и незнакомый, видно, с работы Колькиной жены. Пашу посадили рядом с полной грудастой молодой женщиной. Сама тёмно-рыжая, кожа белая, в веснушках, а глаза цвета солёных огурцов.
Соседка протянула Паше маленькую ладошку лодочкой: – Глафира. Тот непонятно почему вздрогнул: – Так ты – Глаша?
– Нет, я – Фира, – сказала женщина кокетливо. И Павел сразу успокоился.
Он пил портвейн, ел салат под майонезом, куриный американский окорочек с желтым жиром. Рыжая следила, чтобы стакан и тарелка у соседа не пустовали, что-то шептала Павлу на ухо, он и половины не слышал, так вокруг гости орали. Если Фира случайно в разговоре касалась горячими губами его щеки, он ощущал будто легкий удар током и следовавшую за ним странную пустоту в груди. Колян подмигнул с другой стороны стола: – Хороша бабец!
Паша смущённо промолчал. Большинство гостей за два часа напилось сверх всякой меры, и он потихоньку подался до дому. Саша его ждала, у малышки снизилась температура, и все дети спали. Павел обнял жену и в который раз подумал, как же ему повезло.
Прошло не меньше полугода, прежде чем Павел, снова увидел рыжую Фиру. В накрахмаленном халатике и рогатом чепце, высоко сидящем на густых волосах, она стояла возле приемного отделения военного санатория, куда Паша привез отдыхающего. Оказалось, Фира работала здесь медсестрой и жила прямо на территории в длинном узком строении с плоской крышей. Давным давно, после войны, это были номера для ответственных работников министерства, приезжавших на отдых, а теперь – общежитие для семейных.
– Пойдём, посмотришь, где я скучаю в одиночестве. Сына в том году в армию призвали, так что я пока свободна, как ветер, – сказала Фира многозначительно и, не оглядываясь, пошла вперёд, а Паша двинулся за ней будто во сне.
Коридор длинный, комнаты по одну сторону, все с видом на море. Фира откинула простыню на двери, отгораживающую внутренность помещения от любопытных взоров соседей, и Павел вошел. По привычке жителей юга вслед за хозяйкой скинул сандалеты, распространявшие сырный дух. Фира игриво
