Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
Благодарная публика зааплодировала.
– Следующим номером нашей программы будет дрессура! Цирк зажигает огни! Выыссступает знаменитый дрессировщик Павел Тетух со своим питомцем Злыднем! – торжественно объявил Иван. – Зрителей прошу перейти на арену цирка.
Все тут же бросились в «морской» зал, где в центре были расставлены ящики для Злыдня, а чуть подальше – для зрителей.
– Служитель культа, просыпайся! – пытался растолкать батюшку Бурак. – Самое интересное проспишь!
– Изыди! – махнул тот рукой перед его носом.
Иван запихнул в рот сразу два блинчика и помчался к публике.
На арене уже кипела жизнь. Бегая по кругу, Злыдень брал метровые барьеры. После окрика: «Сидеть!» он медленно опускался на попку. По команде: «Служить!» становился на задние лапы и стоял до тех пор, пока не раздавалось: «Вольно!». Зверек перескакивал с ящика на ящик на полутораметровой высоте. А когда стал прыгать через самодельный обруч, публика завизжала от восторга. Дальше – больше. Паштет скомандовал: «Умываться!» и крысак стал елозить себя по мордочке передними лапками.
Коронным же номером оказался трюк под названием «Толкач». Павел положил перед Злыднем деревянную катушку для кабеля, пустую, но увесистую. Тот встал на задние лапы, упершись передними в центр ее шейки. Шерсть пасюка встала дыбом, зубы обнажились. «Ээээх, ухнем!» – выкрикнул Тетух. Злыдень скрипнул зубами, и «атлетический снаряд» потихоньку покатился ее по кругу.
Зрители были в таком обалдении, что отвисшие челюсти им приходилось фиксировать кулаком. Джамшед с Обамой на коленях сидел в полутора метрах от выступающих и все руки отбил в аплодисментах. Вскоре он заметил, что взгляды присутствующих сосредоточились на нем самом. Мужчины просто покатывались со смеху. Таджик посмотрел на Обаму и сам чуть не захлебнулся от хохота. Глаза у кота были размером с голубиные яйца, рот открыт, розовый язык болтался, как галстук. От увиденного животное явно опупело. Такое выражение морды у Обамы было лишь однажды – когда он без парашюта приземлился на голову Джураева.
– Это тебе не в тапки гадить! – давился смехом Лялин. – Это – природный талант. Бесспорно – первое место.
Его мнение зрители поддержали аплодисментами и одобрительными выкриками. Паштета, чей мотор работал на бензине тщеславия, распирало от гордости. Сегодня он сделал то, чего мент не сделает никогда, сколько бы ни тужился.
Потом мужчины отнесли монаха на нары и стали чаевничать, вкушая ароматный пирог с яблоками. Джураев наклонился к блюду, вдохнул запах сдобы и от удовольствия закрыл глаза. В последний раз чем-то подобным он лакомился еще дома вместе Гуляндой и детьми.
Наевшись до отвала, узники истерично хохотали, пели старые советские песни, выплясывали пьяную матросскую джигу…
Наутро от банкета остались лишь теплые воспоминания. Неубранный после ночного кутежа стол украшали грязные миски с остатками засохшей пищи. Проснувшийся раньше всех Обама работал в комнате отдыха пылесосом и посудомоечной машиной одновременно. Он облизывал тарелки и ложки, подбирал языком крошки и упавшие под стол кусочки.
Пробудившись, Бурак с трудом принял вертикальное положение. Его мышцы ныли, не желая подчиняться, во рту было сухо и горячо, голова раскалывалась. Болезненно щурясь, он разглядел в углу комнаты отбивающего поклоны отца Георгия.
– С добрым утром, батюшка! Ну, ты вчера и навыкидывал крендебобелей, – решил Иван подколоть монаха. – Матерился, валялся фейсом в салате, ловил по бункеру чертей…
– Прости, Господи! Бес попутал! – перекрестился тот.
– … Господь заглядывает под лежанку монаха и спрашивает: «Люций! Ты вчера этого кадра искушал? – Нет! – Так и запишем – еще и на Князя Тьмы наговаривал…», – заржал подключившийся к троллингу Паштет.
Глава 20
Встряска
Время шло, а в жизни узников ничего не менялось, кроме того, что встречи с бандитами стали более редкими. Сначала они сократились до одного раза в неделю, потом до одного раза в десять дней. Боевой дух мужчин постепенно сходил на нет. С воли тоже не было никаких вестей. Стало быть, Владика все-таки закопали, а послания Лялина на упаковках отправились в мусор непрочитанными.
Юрий понимал, что коллективу, теряющему надежду на вызволение, нужна встряска, иначе не избежать скандалов, психических срывов, деградации.
– Что делать будем, Пашка? – спросил он Тетуха, уединившись с ним в «морском» зале. – Ты – единственный, на кого я могу опереться в сложившейся ситуации. Наши пацифисты, как ты понимаешь, не в счет.
– Как не понять, чай не чурка березовая, – кивнул тот головой. – Сегодня – ровно год, как эта черная дыра поглотила нас с тобой и незаметно переварила.
– Уже год? Япона мать! – выдохнул опер. – А я был уверен, что за пару месяцев мы отсюда выкарабкаемся. Неисповедимы пути господни, как любит говорить наш батюшка.
– И что ты предлагаешь?
– Помнишь, в прошлом году ты собирался вырываться на волю с боем? Я тогда тебя тормознул…
– Ну, и…
– Нужно как-то подняться на верхнюю галерею и попытаться высадить дверь, ведующую наружу. Если не получится, забросим туда парочку увесистых «головоломок», вырубим свет и будем дожидаться чичей. Потом каждому – по черепушке и – на выход.
– В натуре, не запара, – почесал Тетух затылок, – но замутка в том, что мы не знаем, когда они появятся. Сколько ж нам в засаде сидеть придется?
– Пока не знаю, но делать что-то надо! Другого выхода из бункера нет.
Паштет достал свои гадальные кости, подбросил их вверх. Взглянув на результат, тяжело вздохнул:
– Масть ложится вилами. Вангую, что попытка прорыва закончится для нас пуком в лужу.
– Вынь из ушей бананы! – психанул опер, презирающий гадания, камлания и ворожбу. – Повторяю по слогам: дру-го-го вы-хо-да из бун-ке-ра нет! У нас все получится. Есть еще порох в пороховницах…
– … и ягоды в ягодицах, – невесело продолжил Тетух. – Выноси на голосование.
– Не вижу смысла, – обвел Юрий взглядом морскую панораму. – Его итоги мне известны наперед. Батюшка изречет какую-то хрень типа: «Спасение приходит лишь по милости Божией». Одичавший в Сетевых лабиринтах Мажор скажет: «Я не в компьютерной игре – у меня не десять жизней». Театральная богема провозгласит какую-нить заумную речь. Джами, потупясь, проблеет: «Я, как все». Овцы, Пашка! Так что, выход искать придется лишь нам с тобой.
– Ладно. Давай выберемся наверх, а там… будет видно.
Пока Тетух
