Продолжая движение поездов - Татьяна Дагович
Священник молча поднял руку, потом успокоил гостей, сказав, что этой капли достаточно для брака. Тогда жених закатил рукав и, достав маленький кинжал (совсем маленький, как брелок), вскрыл себе вену, чтобы его кровь пролилась в бокал и смешалась с ее кровью и с шампанским. Он не позволил перевязать себе руку и впоследствии умер. Все ушли. Только алая вуаль осталась в воде.
А Мария плыла, несомая течением, в волнах океана; в зеркальном небе видела отражением все, что произошло в храме после ее падения, и видела гибель своего возлюбленного, расплакалась от бессилия что-либо изменить, оттого что руки запутались в ажурных рукавах, и проснулась.
Перед ней снова были беззвучные люди, отрывисто танцующие в честь ее одиннадцатилетия. Пили вино. Улыбались керамическими зубами. Мелькали блестками и украшениями. Для любого человека ее возраста эта party невыносимо скучна. Но она единственный разумный человек здесь. Мама не пригласила никогошеньки из ее друзей, ну пусть у нее нет друзей (кроме беловолосого мальчика), но мама не пригласила ни одного ребенка, и даже учителя рисования не пригласила. Однако Мария сейчас слишком устала, чтобы обижаться и плакать. Она пошла к себе в каюту, спать. Конечно, она никак не могла заблудиться на своей небольшой яхточке, в своем доме. Прямой коридор вывел ее точно к каюте – комнатушке, заваленной разного рода игрушками, деталями растерянных конструкторов и фрагментами растерянных пазлов. Под розовым в утках балдахином заправлена пестрая от героев мультфильмов постель. Мария юркнула под легкое одеяло (не умывшись) и сквозь сон расслышала наконец улюлюканье музыки.
Ей снилось странное место: высокая белая стена, и не видно, что за ней. Изрытая влажная земля, редкая трава на возвышенностях. Слева тоже ничего не видно, стена образует острый угол, потом обрывается. Посередине большая зеленая лужа с головастиками, а дальше грязная дымка, в которой смутно угадывается трасса с несущимися машинами, но их не слышно, слишком далеко. Можно подниматься по скользкой грязи к основанию стены. Эту стену хочется пощупать. Лизнуть. А неба нет вовсе. Потом снилось, что кукла Юджина стала большой женщиной и распределяет одежду и перья для нищих. Кукла сидела за большим письменным столом и писала. Потом втыкала в спины нищих перья, они кричали от неожиданной боли, плакали и обижались, брызгала кровь, а Юджина зло цедила сквозь сцепленные зубы: «Вы ангелы, черт вас возьми, вы ангелы, вы чего – не понимаете? Вы ангелы, ангелы вы, ангелы, ангелы».
Но Юджина была неправа, потому что Мария видела ангелов совсем с другой стороны, видела нечетко, издалека: белую группку такую, то ли врачи в белых шапках и халатах, с руками, сцепленными от внимания за спиной, то ли ангелы с белыми нимбами и сложенными сзади крыльями. И ей было страшно, если врачи, над чем они склонились (над ней?), что они будут делать: оперировать, препарировать или лечить зубы? И еще страшней, если ангелы – их цели непонятны, и что с ней случилось, почему они склонились, и о чем их консилиум, и кто разорвал ее на части, какой грузовик?
Мария внезапно проснулась, холодная, как рыба. Сама не поняла сначала, что разбудило. Потом поняла. В каюте кто-то был. Высокий мужчина. Колени заболели от ужаса. Не зря снилось. Она затаила дыхание. А потом узнала его и закричала радостно:
– Папочка!
– Тс-с-с! – он резко вскинул палец к тонким губам. – Нас не должны слышать, ты же не забыла?
Кивнула в ответ – а сама окончательно проснулась от нетерпения. Папа приходил редко и всегда приносил с собой что-нибудь интересное. Не из этих вечных плюшевых переростков или кукол с огромными бюстами типа Юджины.
Мама с папой никогда не были женаты. Они были слишком разные. Мама была серьезная, многого достигла, а папа – так, никто. Случайная мечта. Мама не любила папу, а папа маму любил. В свое время. Но Марию он любил гораздо сильнее. Мария любила не маму, а папу. Последние два года мама не разрешала им встречаться, и папа приходил тайком и приносил интересные вещи: засушенную светящуюся ящерицу, сучок с дуба, под которым ночевал Этцель, компот из паутины в маленькой бутылочке от рома, осколок зеркала красавицы Габриэль д’Эстре, лопнувшего в день ее смерти, расплавленный песок из Мексики, с места посадки НЛО, и так далее. Мария хранила эти вещи в тайнике, чтобы никто не нашел. Бывало, когда мама уезжала в другие страны по делам и не брала Марию с собой, папа приходил к ней и забирал из-под присмотра бабушки гулять в даль: в лес, в горы. Потому что бабушке папа всегда нравился. Даже раньше, во времена его встреч с мамой, и потом. Бабушка обожала сентиментальные романы и мезальянсы и ругала маму за то, что мама не вышла за папу замуж. Мама потом еще выходила замуж за кого-то.
– Ну что, пойдем отсюда? – сказал папа.
Мария кивнула. Она всегда понимала папу с полузвука, и ей захотелось плакать. Не то чтобы она очень любила свою яхту, или дом, или маму, но в ее жизни это была первая значительная перемена. Папа увидел надутые губы и сказал:
– Может, ты останешься? Здесь все твое, у тебя есть все. А у меня нет ничего.
– Но у тебя же есть тоже там море, нормальное?
– Да, но оно не совсем мое.
– А чье? Всех?
– Что-то вроде.
– Мама говорит, что всеобщие вещи и бесплатные, для толпы – всегда дерьмо. Но я думаю, что она не знает. Пошли, чего ждем?
Они посмотрели друг другу в глаза, очень похожие отец и дочь, и одинаково хмыкнули.
Потом тихонько прокрались и спустились в шлюпку. Блестящая вода всколыхнулась, Мария потеряла равновесие, но отец не дал ей упасть, поднял и посадил на низкую скамеечку. Он быстро-быстро греб двумя веслами – мотор бы услышали. Мария показала язык гремящей музыкой яхте и сконцентрировала взгляд на убегающей по черноте лунной
