Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Я любил мою младшую сестричку. Глядя на нее, я чувствовал то же, что ощущал при виде древнего пламени Аташкадеха. Или когда по городу разносился азан.
Так нас и застал папа: мы уютно устроились на диване. Он потрепал меня по голове, но шутки не получилось, потому что ему досталось больше: моя голова все еще не высохла после душа. Он вытер руку о брючину.
– Неужели домашнее задание?
– Читаю кое-что к уроку по экономике.
– Я тобой горжусь. За то, что ты это делаешь.
Я даже не знал, как к этому относиться – Стивен Келлнер вслух заявляет, что гордится мной! – но он старался наладить со мной отношения.
Я тоже этого хотел.
– Спасибо.
Лале зевнула и устроилась у меня на руке.
Я мог бы провести так целую вечность.
Маму обняла меня на прощание. Она много раз поцеловала меня сначала в одну щеку, потом во вторую, потом снова в обе щеки по очереди, пока мое лицо не нагрелось так, что ее слезы выкипали прямо с его поверхности.
Она взяла мои щеки в обе ладони.
– Я люблю тебя, маман.
– Я тоже тебя люблю. И буду скучать.
– Спасибо, что приехали навестить нас.
– Мне очень понравилось, – сказал я.
И это правда. Чистая правда. Я полюбил бабушкины объятья, ее стряпню, ее смех. Мне нравилось, когда она разрешала мне мыть с ней посуду. Нравилось сидеть с ней рядом и пить чай.
Я обещал себе, что буду каждую неделю звонить ей по скайпу. Обещал, что всегда буду подходить к экрану и здороваться, когда бы мама меня ни подозвала.
Но в глубине души я знал, что не сдержу этих обещаний.
Потому что, сколько бы я ни разговаривал с ней, каждый раз придется прощаться.
Теперь, когда мы стали частью жизни друг друга – реальной жизни, не жизни световых изображений, – я не понимал, как буду переживать прощание.
Наконец мне удалось откупорить колодец внутри себя.
И, кажется, заблокировать его снова уже было нельзя.
Маму повернулась к Лале, чтобы укутать ее в Объятье Тринадцатого Уровня.
Я не мог на это смотреть.
Я перекинул сумку с символикой «Келлнер & Ньютон» через плечо и потащил свой чемодан к двери, где уже ждал Бабу. Морщинки вокруг его глаз в утреннем свете напоминали трещины в земле после землетрясения, но направлены они были вверх.
– Дариуш-джан, – сказал он. – Спасибо, что приехал.
Он положил руки мне на плечи и поцеловал в обе щеки.
– Заботься о своем отце. Он в тебе нуждается. Хорошо, родной?
– Хорошо.
Раньше никто не говорил мне, что папа во мне нуждается.
Но я подумал: а что, если это правда?
Что, если Бабу увидел что-то, чего я сам никогда не замечал?
Я не был уверен, что он на самом деле этого хочет, но я подался к деду и обнял его. Его щека царапнула мою щеку.
Неожиданно Бабу обнял меня в ответ.
– Я люблю тебя, Бабу.
– И я люблю тебя, баба. Я буду по тебе скучать.
Больнее всего было смотреть на то, как с Бабу прощалась мама.
Они оба знали, что больше не увидятся.
Я думал о том, что сказала мне мама. Как ей жаль, что я не узнал его раньше. Тогда, когда он был приветливее. Сильнее. Счастливее.
Я знал, что она прощается и с тем Бабу тоже. С папой, который нес ее на закорках через улицы Йезда. Который укутывал ее одеялом по ночам. Который каждое лето срывал для нее с дерева свежий инжир.
Бабу поцеловал маму в лоб и пробежался пальцами по ее волосам. Точно так же, как мама всегда пробегалась по моим.
Мне казалось, мама никогда не перестанет плакать.
Я смотрел, как Маму и Бабу машут нам вслед, смотрел на их силуэты у входной двери, пока дядя Джамшид не повернул за угол и они не исчезли из вида.
Лале уже снова отключилась и пускала слюни на мою толстовку.
Кроссовер дяди Джамшида двигался куда мягче, чем Чадмобиль дедушки, хотя водить дядя научился именно у Бабу. Все эти маневры уклонения и небезопасные ускорения.
Лале спала, прислонившись ко мне, мама тихо говорила с дядей Джамшидом на фарси, и меня самого начало клонить в сон.
Папа обернулся и посмотрел на нас с Лале. Он поймал мой взгляд, кивнул в сторону Лале и улыбнулся.
Мы ехали домой.
Лучший из двух миров
Мне казалось, что поездка в Иран поможет мне почувствовать себя иначе. Трансформирует меня. Но, вернувшись домой, я чувствовал себя ровно так же, как обычно.
Это нормально.
Правда ведь?
Мы с Лале два дня не ходили в школу, чтобы преодолеть последствия временного сдвига. С папой мы по-прежнему каждый вечер смотрели «Звездный путь: Следующее поколение», иногда в компании Лале, иногда без нее.
Когда мы смотрели первую и вторую части эпизода «Лучший из двух миров» (а папа делал исключения в правиле «одна серия за вечер» в случае эпизодов с открытой развязкой), Лале испугалась и убежала к себе в комнату.
Я надеялся, что она вернется.
Но, может быть, не сразу.
– Все-таки здорово, когда мы сидим тут только вдвоем, – сказал папа.
– Да. Но я не против того, чтобы Лале смотрела с нами. Иногда.
Может быть, в конечном счете я и правда чувствовал себя иначе.
Может быть, что-то все-таки изменилось.
Вполне возможно.
Когда мы выехали в магазин, мама предложила мне выбрать новые колеса и новое сиденье для велосипеда, чтобы я мог снова ездить в школу самостоятельно. И на третий день после возвращения я перекинул через плечо свою сумку «Келлнер & Ньютон» и выдвинулся в сторону школы.
Я по-прежнему был категорически против наплечных сумок, но по ощущениям «Келлнер & Ньютон» побывала со мной в Мордоре и вернулась назад. Я не мог теперь просто так отказаться от этой сумки, хотя мама предлагала купить мне новый рюкзак.
Куда я ездил, знали только Джаване Эсфахани и мои учителя. Больше я никому толком ничего не рассказывал. Поэтому, когда я вернулся с весенних каникул на две недели позже, чем нужно, да еще и с йездским загаром, по школе уже поползли слухи.
– Как там в реабилитационном центре?
– Чувак. Мы думали, ты умер!
– Я слыхал, ты присоединился к ИГИЛ[29].
Толстячок Болджер переключил Машину Слухов в школе Чейпел-Хилл на верхнюю передачу.
Все утро я провел, отвечая на нескончаемый поток вопросов.
