Пророки - Роберт Джонс-младший
«Будь она проклята, ваша слава! Отдайте нам то, что наше по праву — цвет нашей кожи, аромат дыхания, трепет век, шаги! Кто посмел нарушить завет и превратить людей в коров и мулов? Восставайте из бездны, где вас ожидает только новая боль. Поднимайтесь, слышите? Очистите свой дух и дайте нам волю! Иначе вы не оставите нам выбора».
Вот что звучало у нее в голове, но слова приходили извне. Их произносили голоса. И было их точно больше шести.
Когда Амос подошел к двери, Мэгги удалось подняться на ноги. Она посмотрела в сторону хлева. Свиные кости по-прежнему лежали на земле, но теперь они располагались иначе — перемешались во время их стычки с Амосом. Мэгги дохромала до них и глубоко вдохнула. Новое предзнаменование. Кивнув, она быстро, насколько позволяла больная нога, зашагала к хлеву.
Голоса в голове все твердили: «Не терзайся, Мэгги. Ты сделала все, что могла, сама знаешь».
Амос застыл перед входной дверью. В конце концов, что тут такого, если он пройдет через парадный ход, гордо выпятив грудь, но готовый в любой момент склонить голову? Мэгги ведь, как домашней прислуге, позволяли это делать. Он не будет первым. А когда он уйдет далеко-далеко, туда, где покоятся изношенные кости, а усталые души принимает в свои любящие объятия Авраам, для тех, кто явится после него, дорожка через тернии будет уже протоптана. И Амос, глядя на них из Верхней Залы, которую называл так только он, улыбнется подобно Господу. Ведь он тоже узрит, что сделанное им хорошо.
Он распахнул дверь и вошел в дом. Ступал медленно, аккуратно, чтобы не наследить. Нужно поосторожнее. Дойдя до дубовой двери кабинета Пола, из-за которой доносился шелест бумаг, Амос вдруг заметил знак. Маленький, почти неприметный. В самой середине двери кто-то вырезал эмблему в виде косы и молнии. Значок был крошечный, не больше долгоносика. Амос сразу догадался, что это какой-то символ. Может, Бога? Но разве Господь не запрещал изображать то, что не относилось к его деяниям и словам? Не ставить никого выше его означало, что все старые боги должны умереть. Откуда бы они ни пришли — из края, который иные именовали Африкой, из Европы или земли, по ошибке названной Америкой.
Хм… Может, однажды он наберется храбрости и спросит об этом массу Пола. Например, когда тот, утомившись весь день приказывать людям трудиться усерднее, найдет успокоение на дне бутылки. Да, так будет лучше всего, спокойного и расслабленного массу Пола любопытство черномазого не заденет.
«Пол меня видел».
Святая Троица.
Амос молитвенно сложил руки.
«Давай же, Амос, постучи. Много столетий назад Моисей тоже повел свой народ через бушующие воды. И все они, очистившись, благополучно вышли на другой берег».
Хроники
Первой вашей ошибкой было то, что вы пытались найти этому объяснение.
Слышите?
Обнаружить источник, расслышать стук, уловить ритм того, что грянуло из хаоса (никогда, никогда не заглядывайте в сердце тому, у чего сердца нет). Глупцы.
Вы хотели понять природу того, что произошло по ошибке, а потому вовсе не имело никакой природы. Но то, что не имеет природы, всегда будет искать ее. А обрести сможет, только отобрав ее у чего-то другого. И всему этому есть название: раскол.
Мы вас предупредили.
Большего, принимая во внимание наше добровольное уединение, мы рассказать не можем. Теперь вы понимаете, для чего существуют заросли: чтобы оградить и защитить. Но, как вы уже видели, любопытным они не помеха. Они обрушились на нас с гор и вышли из моря. Напали с двух сторон. Мы были обречены.
На свете много историй. Они гораздо старше нас. Мы не можем сказать, какие из них правдивы. Но точно знаем итог. Он всегда один: конец, смерть. А перед смертью — невыразимое.
Много историй можно порассказать. Вот одна из них:
Запреты наложили на него, чтобы не отделился от народа своего и не погубил себя. Но в своем высокомерии он не пожелал прислушаться к предостережениям. Он брал женщин и творил с ними, что хотел, не спрашивая их согласия. Вот они, первые изнасилования. От этого ужасного кощунства родились дети без наших меток. Конечно, они не были в этом виноваты, но это никак не умаляло нанесенный ущерб. И все же это оказалось не самое трудное.
Самое трудное началось, когда мы поняли, что все брошенные дети жаждут мести.
И большая их часть отомстит.
Бел и Дракон
От качки всех на корабле мутило. Впрочем, посудина и так уже провоняла рвотой. Птицы не понимали, что происходит. Слетались на запах гнили, думая, что найдут здесь, чем поживиться, но ничего не обнаруживали. Взбешенные, они садились на верхушки мачт, принюхивались и щелкали клювами. А временами, не выдержав, ныряли в волны в надежде ухватить что-нибудь посущественнее морской воды. Те, кому это удавалось, улетали довольные, так и не выяснив, что же издавало такой аппетитный запах мучительной смерти.
Запах доносился из брюха корабля, куда птицам было никак не заглянуть. Те, чей аппетит возбуждало кое-что другое, конечно, знали, что там спрятано. Изредка до трюма доносились грубые песни сердитых матросов. Песнь горя, пропетая на странном языке озверевших от голода людей. Просачивался сюда сквозь доски палубы и едкий смех, барабанил по цепям и капал на тела, которые не успела еще переварить корабельная утроба. Где же надежда? Они заперты в этом чреве, и деревянные ребра удерживают их на месте, не давая вырваться. Но уйти камнем на дно было бы лучше, чем задыхаться здесь, но все еще дышать.
Кто-то кричал в темноте. Языка этого Козии не знал, но интонация была ему знакома и понятна, взывала к самым потаенным закоулкам души. Временами кто-нибудь из бескожих идиотов спускался сюда проверить цепи, принести несъедобные помои и немного воды. В такие моменты ненадолго вспыхивал свет и можно было оглядеться по сторонам — быстро окинуть взглядом окружавших его со всех сторон скованных вместе людей. Вокруг дышали вонью и извергали вонь, жмурились, он же, как ни резало отвыкшие от
