Пророки - Роберт Джонс-младший
Иногда он проваливался в забытье, не позволяя себе ни полностью расслабиться, ни закрыть глаза. Нужно быть наготове. Паника в любой момент может добраться до него и других, улечься рядом, как послушный любовник.
— Элева, — прошептал Козии.
Он потерял его на берегу. Призраки-людоеды сожгли всё: посохи Семьюлы, барабаны Матери, покрывала Отца. Похитили царские драгоценности и наконечники копий: увешивались ими, как нечестивцы, совали металл в рот, радуясь, что после переплавят его на зубы. Проклятые невежды не проявили ни капли уважения к возрасту этих вещей, сотни лет передававшихся от матери к сыну, от отца к дочери; к тому, что каждое украшение хранило в себе частицу того, кто его когда-то носил. Красные, синие, изящные, грубые — все они теперь утратили блеск, оказавшись в руках грабителей, удачливых захватчиков, умевших строить огромные посудины, способные переплыть вселенную, но не знавших, что перед едой нужно мыть руки. Бесстыжие.
Измученных, их выгнали из леса на берег. Козии к тому моменту уже отделяло от Элевы человек десять, скованных вместе за железные ошейники. Бескожие не погнушались надеть эту гнусную штуку даже на шею Семьюлы, созданную исключительно для бирюзы, раковин и детских объятий. Как ни пытались люди облегчить ей это бремя, ошейник все равно оставил глубокие порезы.
Из своих он видел только Семьюлу и избитого, израненного Элеву в конце строя. Козии постарался запомнить все синяки на его теле, чтобы после отплатить похитителям за каждый в отдельности. Он отчаянно вертел головой, пытаясь найти глазами кого-то из родни или царя Акузу, но видел лишь обитателей соседних деревень и незнакомцев, должно быть, вывезенных из дальних земель. Впрочем, какая разница? Все равно все они оставляли следы на берегу, которого им больше не суждено было увидеть. А лонные воды смывали отпечатки их ног, не давая земле навсегда сохранить в памяти образы своих детей.
Каждый раз, когда Козии оборачивался к Элеве, чтобы взглядом подбодрить его, кто-то из бескожих орал на него или бил. Повезло им, что он в цепях. Но придет день, когда все оковы падут. До сих пор Козии считал себя незлобивым человеком, всегда старался решать конфликты полюбовно, но это ходячее разрушение, эти ожившие мертвецы не заслужили его доброго нрава. С каждым шагом внутри все сильнее разгорался гнев. Их же это только веселило. Словно и представить не могли, чем он может быть им опасен, пока они держат в руках свои стреляющие небесным громом палки.
Потом их стали загружать в корабли. Козии в жизни не видел таких огромных посудин. А все же они скользили по лону, как невесомые. Должно быть, тут работало какое-то очень сильное колдовство. Всех запихнули в черное брюхо волшебного бегемота, где крысы метались и пищали и пахло смертью души. Козии уверен был, что их сожрут. Через их плоть ожившие мертвецы восстановят силы, дух, а если повезет, то и цвет кожи. Кто знает, возможно, их даже убивать не станут, так и обглодают заживо.
Он считал, что глаза его привычны к темноте, но здесь все было иначе. Тут царила иная тьма, ни капли не похожая ни на густую синь ночи, ни на тени прародителей, ни на эбеновую кожу друзей и любимых. Нет, эта чернота зияла внутри захватчиков, как ненасытная пропасть, которую ничто и никогда не сможет заполнить. Они, однако же, не оставляли попыток ее победить. Мосты не строили, нет, от таких сложностей они решили отказаться. И все же бездна так манила, вызывала такой сладкий тайный трепет, что забыть о ней было невозможно. Потому они и швыряли в нее все, что под руку попадется, порой даже собственных детей, в надежде услышать звук удара о дно и возрадоваться тому, что даже у тьмы есть пределы. Но стука не было. Пропасть лишь свистела, возвещая, что брошенное в нее будет падать вечно.
Вот какая темнота окружала Козии сейчас. Его и скованных с ним людей, брошенных в брюхо корабля, где не было места ни поднять голову, ни отползти куда-нибудь облегчиться. Согнешь ногу в колене и непременно ударишься о дерево или другого человека. Оставалось только потягиваться, чтобы не так мучительно ощущалась неподвижность. Из чувств остались лишь голод, жажда да иногда острое жжение от укуса насекомого или крысы.
Слава прародителям, он хоть не видит себя сейчас. Ни озера, ни реки тут нет, и своего отражения не разглядишь. Все, что некогда вызывало у него улыбку, оказалось теперь слишком далеко, так на что же смотреть? У людей, с которыми поступили так низко, должна быть хотя бы возможность забыться. Кто может, увидев, как их пожирают, остаться в живых и поведать об этом потомкам? Все свидетели погибли, и летопись окончится здесь.
Почему же молва о похитителях жизней вовремя не дошла до их деревни? Ведь они могли подготовиться и дать достойный отпор. Может быть, потому что в некоторых поселениях царя Акузу презирали? Им в Косонго удалось сохранить первозданные традиции, но многих царей возмущало, что их титул носит женщина. Эти мужчины утратили память. Казалось, им раскроили головы злостью, и из них вытекло все, что хранилось в крови тысячелетиями. А ведь это можно было исправить: пропитанный кровью песок лежал прямо у них под ногами. Однако воинственность их вскормила злобу.
Да, именно из-за злобы, заключил Козии, они оказались беззащитны перед недругами. Те схватили их и
