Феликс Светов - Отверзи ми двери
"Ну, слава Богу, не ошибся - тот самый Семен..." - усмехнулся Лев Ильич. Уж коль и про Максима Горького вспомнил, и опять этот кусок хлеба с маслом покоя им не дает. Только тот старик на кладбище забыл верно как оно выглядит масло-то, он водкой жив, а Семен всегда норовил у других его оттягать, небось, с дядюшкой вместе ходили с талонами в распределитель, еще и Лев Ильич их застал, помнил те распределители, не стеснялись. Ну да, это ж не расходилось с идеалом... Кто он все-таки - сумасшедший, как дядя Яша, или просто идиот, мерзавец?..
Лев Ильич не выдержал, сел, огурец подцепил на вилку.
Семен покосился на него и закончил с подъемом.
- Спи спокойно, Яков, мы не забудем ни того, что ты сделал для нашей партии, ни того, сколько еще предстоит нам сделать, а сегодня особенно, когда не впрямую, не открыто, а исподтишка проникает к нам враг, норовит залезть в дом, запачкать твой святой красный гроб.
"Ну все-таки заработал, - обрадовался Лев Ильич, - это уж непременно про меня..."
- Левушка, что ж ты холодец, - все беспокоилась тетя Рая, - или не любишь?..
Речь Семена тут явно никого не удивила, все было как быть должно. И опять Льва Ильича ударила пустота в этой комнате - ну ничего здесь нет, на чем бы глазу можно было остановиться, зацепиться за что-то... "Ладно тебе, остановил он себя, - у тебя дома за многое ли цепляешься?.." Живут люди как могут...
- Оставь его, Рая, у него свои правила, свои законы, - это дама в пенсне подала реплику.
- Какие законы? - удивилась тетя Рая. - Холодец свежий, вот Борис Иванович человек новый, - обратилась она к ЖЭКу, соседу Льва Ильича. - Как вам мой холодец?
Льву Ильичу стало стыдно. Он положил себе кусок, ковырнул вилкой.
- Разрешите и мне, - сказал ЖЭК, поднимаясь с полным стаканом, Лев Ильич и не заметил, когда он успел еще налить. - Я, верно вы выразились, человек здесь новый, первый раз, можно сказать. Так и случая не было... Я имею в виду, никогда с этой квартирой у нас никаких недоразумений. И квартплата в срок. А ведь знаете, дом новый, недоделок много. Но мы, между прочим, - он строго глянул в сторону Семена, - тоже в свой дом врагов не допустим. Не выйдет! - он рубанул по столу рукой. - Я, конечно, такого стажа, как предыдущий товарищ, не имею, но как коммунист и представитель общественности скажу, - он помолчал и с печалью поглядел на стакан с водкой, который поднес было ко рту. - Товарищ Гольцев был образцовым жильцом. Он ни разу не пожаловался, ничего для себя не просил, хотя имел, как говорится, все права и более того... Такой был случай, с год уже, а запомнился. На прогулке он был, да и заглянул к нам в ЖЭК. А у нас как раз разбиралось заявление одного такого, простите меня, жильца...
- Что это вы, здесь не собрание... - сказала непримиримая дама в пенсне.
- Минуточку, - остановил ее ЖЭК, - я еще не кончил. У нас, может, и не собрание, я человек новый, но договорить над свежей, так сказать, могилой коммуниста должен и имею право.
- Конечно, Борис Иваныч, мы вас очень уважаем и благодарны, что зашли, Яшу не забыли, - заплакала тетя Рая.
- Заходит товарищ Гольцев к нам в ЖЭК, - торжественно продолжал оратор, а мы разбираем заявление о разделении санузла. Товарищ проживает в однокомнатной квартире вдвоем с женой, но ему, видите, неудобство. Конечно, жить становится лучше и веселее, но можно, как говорится, и в нераздельном, так сказать, санузле совершать все, что человеку положено. Громкий был у нас разговор, вполне, можно сказать, принципиальный, тот товарищ пытался давить демагогией - не про-хо-дит! Хоть и за свой счет, а нарушать поэтажный план не положено... И тут товарищ Гольцев вмешивается. Мне, говорит, странно заявление этого товарища. У меня, говорит, квартира трехкомнатная, санузел раздельный, а я б даже просил ЖЭК, чтоб мне его объединили - сломали бы стенку. Потому, мол, я против одиночества и всегда был за коллектив...
За столом замерли, хотя тут, видно, ко всему привыкли и ни на что не обращали внимания. Но и то оторопели.
- Это он, знаешь, зачем? - зашептала Рита в ухо Льву Ильичу. - Он ведь все подслушивающую аппаратуру боялся, а там, считал, им будет трудней установить, воду можно пускать в ванне...
Лев Ильич так и застыл с холодцом во рту.
- Я привел этот, может и незначительный эпизод из боевой биографии товарища Гольцева для того, чтоб сказать, что человек и в малом виден, а может, в малом-то он лучше и виден. Это я по опыту работы с жильцами могу утверждать особенно твердо, - он опять строго посмотрел на Семена. - Спи спокойно, товарищ Гольцев, и за наш дом не тревожься. Чем сможем - поможем вашей замечательной семье. И поэтажный план нарушать не дадим.
Все выпили в некотором даже оцепенении.
- Ну ты даешь, Борис Иваныч, с поэтажным планом! - хмыкнул через стол Ирин муж.
- А ты думаешь, это шуточки? - обиделся ЖЭК. - Попробуй посиди хоть день в нашей конторе - не то запоешь. Это кажется легко - напоминай, мол, чтоб платили. А как быть с растущими потребностями - они ж постоянно растут? вот оно в чем дело-то. А базис? Я имею в виду дом - как он может расти, когда строительство закончилось, государственная комиссия его приняла? А что такое государственная комиссия? это уже навсегда. И это не философия, заметьте, а суровая действительность наших дней. Конечно, если считать, что потребности только от грязи да из обломков навсегда канувшего в прошлое, как полагают некоторые, которые стажем перед нами гордятся. А мы имеем дело с живым человеком. А живой человек, известно - у меня у самого потребности растут и все остановиться не могут! - подмигнул он Ириному мужу.
- Я думаю не очень и уместно здесь про эти свои... как вы их определяете... - начала дама в пенсне.
- Потребностями. И не я их определяю, - не сдавался ЖЭК, - а директивные партийные документы. Ну-ка, пусть нам старый коммунист разъяснит: как быть, когда дом построен на века, а человек что ни день - меняется? Сегодня в совмещенном, так сказать, санузле не желает сидеть, а завтра ему подавай индивидуальный бассейн для прыжков в воду! Не всегда жилец такой сознательный, как наш юбиляр... Простите.
- То-то вот, что "простите", - ввернула дама в пенсне.
- А может, музыку послушаем? - сказал Ирин муж. - У меня записи есть новые...
- Будет тебе, - вмешалась нянька, - записи! Чай, не именины.
- Что-то и не кушает никто, - поднялась тетя Рая, - вот и холодец остался...
- Эх, тетя Рая, тетя Рая! - думал Лев Ильич, глядя в ее потухшие глаза, на неприбранные седые волосы, в тусклое, неживое лицо. Ну конечно, горе сейчас все сокрушило, даже не горе, а верно, полное отупение ото всего. Это я-то раз за два года забежал, а потом и вспоминать не решался, а тут день за днем - и этот горшок, и эта аппаратура, да еще, наверно, не самое тяжкое, было и еще чего - и дочери, и их раздражение, и их жизнь, но главное монотонность, безнадежность - так вот изо дня в день... Тут уж потухнешь, сокрушишься. Да разве только это - ведь и другое было! И он представил себе полвека с этим Яшей - и когда он бегал мальчишкой со своим маузером - она уж и тогда была ему женой, чуть не в восемнадцать лет привел он Раю к своему отцу. Да ведь еще и дед, отец Яши!.. Тут удивляться не тому надо, что потухла и потускнела, а что жива - вон холодцом своим потчует!.. Да ведь кроме жалкого преуспеяния, карьеры ненатуральной, пустой, когда этот Яша в своем райкомовском кабинете чьи-то судьбы решал, кроме всего этого была красота и молодость, пришедшаяся на двадцатые лихорадочные годы, а были еще годы тридцатые, вот где звездный-то час тети Раи, когда она во имя любви совершала свой подвиг! И он представил себе Лубянку, Кузнецкий, толпу этих женщин, Раю, однажды не выдержавшую этой бесконечной тупой безнадежности - женщина ведь она была! "Вот она, еврейская женщина!" - и так печально стало у Льва Ильича на сердце. "Что-то слезы все близко", - подумал он. Как она пришла к этому человеку, как родилась та мысль? А что тут - и мысли не было: пришла к своему профессору за советом, за помощью, вчерашняя студентка - с томными глазами, с плавной полнотой... И ведь сделал, что обещал, вот ведь что удивительно! сколько было таких историй, когда, натешившись, про то обещанное и позабывали - погулять, воспользоваться сладкой возможностью, в том, какой грех, когда с врагом имеешь дело, а вот сдержать слово - за это могли и спросить по всей строгости классового сознания! Что ж, значит совесть заговорила? Да ну, какая там совесть! Читал недавно Лев Ильич его речи, и по тем даже временам поразительные - да никто себе такого никогда еще не позволял: средь бела дня лгать на весь мир, упиваясь собственным каннибальским красноречием, даже не пытаясь - да что там, принципиально не желая! - соблюдать хотя бы видимость правосудия или вообще хоть какие-то человеческие нормы. От того кровавого пафоса и сегодня, спустя сорок лет, почитай их открытыми глазами, муторно становится - но ведь читали, глотали ту кровавую жижу!.. "А что, не нравится?" - вдруг перебил себя Лев Ильич. Желудок не справляется с такой пищей? А когда те, кому тот профессор вколачивал осиновый кол в глотку, да, да, те самые - с маузерами, и не год, не два - двадцать лет гуляли! - или они соблюдали нормы судопроизводства? "Не нравится?.." "Стоп, - сказал себе Лев Ильич, - это другая тема..." Но вот почему он все-таки сдержал слово? Потому только Яша и выкрутился, через пять лет вернулся, Рая еще одну дочку ему родила, а еще через тридцать лет спокойненько в красном гробу плюхнулся в глину, провожаемый все теми же речами? Почему?.. А может, профессор за то с Яшиным братом сквитался? эх, темна была вода, не разглядишь! Чтоб еще брата - отца Льва Ильича спасти и ее волооких библейских глаз не хватило б, Эсфирь, быть может, только... Нет, и Эсфирь ту задачку не решить, да ведь и Артаксеркс, и первый человек после него в Сузах, так страшно погибший за то, что осмелился злоумышлять против иудеев не Сталин с Вышинским! - хмыкнул про себя Лев Ильич.
