Пантелеймон Романов - Рассказы
- К первой мы причисляем рабочих, пролетарский и вообще трудящийся общественно-полезный элемент. Ко второй - интеллигенцию.
- А разве интеллигенция не трудящиеся? - послышались голоса.
Председатель опустил листы и сказал:
- Мы разберем, какая она, трудиться всяко можно. Один трудится для того, чтобы общество облегчать, а другой для того, чтобы в шляпках ходить...
- Демагогия!..
- Продолжаем... Вторая группа интеллигенция... с отбором и всякие свободные профессии. Третья группа буржуазия и вообще чуждый элемент.
- Первую группу мы должны поставить в лучшие условия целиком за счет третьей группы, которую частично выселим как чуждый элемент. А вторую группу попросим немножко потесниться, то есть кое-где уплотним. Оглашаю списки!
Председатель перевернул лист, посмотрел на обороте, потом отложил его и взял другой.
- Вот...
Останкин почувствовал то, что он обычно чувствовал во всех тревожных случаях жизни: у него начали гореть щеки и уши, а сердце билось так, что ему казалось, что сидящие близ него слышат.
Если сидеть, не оглядываясь, то все увидят, что он боится. Поэтому он делал вид, что спокойно рассматривает кого-то у двери.
Председатель стал читать пролетарский список, и чем дальше он его читал, тем сильнее билось сердце у Останкина: ему пришла мысль, что его поместят в списки буржуазии...
И вдруг... что это? Он ослышался?.. Его фамилия была прочтена в пролетарском списке.
Он едва удержал свое лицо от непроизвольных движений и не знал, какое ему принять выражение. Он сидел, как первый ученик после оглашения списка награжденных за отличные успехи и поведение.
Далее прочтен был список интеллигенции. Раисы Петровны в нем не было. Стали читать список буржуазии и чуждого элемента. Она оказалась в нем.
- Из этого списка предполагается исключить двоих, как чуждый рабочей среде элемент,- сказал председатель.- Первый: Дмитрий Андреевич Штернберг. Живет неизвестно на какие средства, а балы задает каждый день. Кто за исключение, поднимите руки.
Вся пролетарская половина сразу подняла руки. Интеллигенция и буржуазия сидели молча. Только кое-кто поднял, но сейчас же опять опустил. Леонид Сергеевич остался в тени. Никто не заметил, что он не поднял руки вместе с пролетарской частью за исключение.
Он в это время оглядывался кругом, как будто заинтересовался количеством поднятых рук, а сам просто забыл поднять.
- Большинство за исключение!..
Тут поднялся возмущенный говор и крик многих голосов.
- Что же вы, уж с лица земли стираете?!
- Куда же им теперь деваться, в могилу живыми лезть?!
Председатель звонил в колокольчик. Его не слушали и перебивали.
Какой-то полный господин, вероятно, сам Штернберг, с покрасневшим лицом и в котелке на затылке, с толстой золотой цепью на жилетке, подошел к столу президиума и кричал, что это насилие, что он найдет управу, теперь не 19-й год.
- Гражданин, сядьте! Можете жаловаться куда угодно,- кричал председатель, махая на господина листом бумаги со списком.
Останкин в это время оглянулся на Раису Петровну. Она как будто ждала его взгляда и возмущенно пожала плечами.
Он в ответ ей точно так же возмущенно пожал плечами и покачал головой.
Но вдруг он почувствовал, что как будто скамейку выдернули из-под него, и пол поплыл под его ногами влево, а печка поехала вправо: председатель поставил на голосование вторую фамилию: Докучаеву Раису Петровну.
Останкин почувствовал, что сейчас его выволокут на свежую воду, когда вся пролетарская часть вокруг него поднимет руки, а он, зачисленный в их группу и сидящий с ними - не поднимет. И первое, что он услышит, будет вопрос председателя:
- Вы за кого и против кого? И кто вы такой?
Он боялся оглянуться назад, чтобы не видеть лица человека, да еще близкого ему, которого выбрасывают, лишают права жить. Помочь ей он все равно не сможет, даже если бы он стал громко протестовать, что он, конечно, и сделает.
- Кто за исключение? Граждане, голосуйте все и держите руки отчетливее. А то не разберешь ни черта, кто голосует, кто не голосует.
Значительная часть пролетарской группы подняла руки, и так как эта группа была больше, то голосов при подсчете оказалось ровно половина.
Останкин сидел впереди всех и не поднимал руки, тогда как все его соседи подняли.
Так как голоса разделились на равные две половины, то он с бьющимся сердцем ждал, что Раису Петровну оставят и тогда раньше времени не стоит поднимать скандала.
- Как же мы решим? - сказал председатель,- половина за и половина против.
Останкин от волнения взъерошил спереди волосы.
- Вы что, поднимаете руку или не поднимаете? - спросил председатель его в упор. И тот почувствовал, что пол под ним проваливается, он испуганно покраснел от того, что к нему обратились отдельно на глазах у всех, и рука как-то сама собой поднялась выше его взъерошенного вихра.
- Большинством одного голоса - исключается,- сказал председатель.
XI
Во всем облике Леонида Останкина стала заметна разительная перемена. Его взгляд стал тревожен, пуглив. Он часто вздрагивал и оглядывался по сторонам. А когда выходил из своей комнаты, то, как вор, прежде всего бросал взгляд в сторону комнаты Раисы Петровны. И, если никого не было видно, он быстро выскальзывал из квартиры.
Раису Петровну оставили жить в рабочей коммуне. С внесением ее в списки буржуазии вышло недоразумение. И, когда он узнал об этом, его охватил ужас. Теперь вся его задача была в том, чтобы не встретиться с нею.
Поэтому он возвращался домой, стараясь дождаться темноты, как преступник, который знает, что его ищут и могут каждую минуту схватить. Это состояние было мучительно.
Останкин старался быть в редакции как можно дольше. Здесь он чувствовал себя сравнительно защищенным.
Сегодня он уже в сумерки подходил к своему дому. Дойдя до ворот, он нерешительно заглянул в них, нет ли там Раисы Петровны. И сейчас же покраснел от пришедшей ему мысли, что он, точно жулик, принужден теперь прокрадываться к месту своего ночлега.
Вот он у себя дома. На письменном столе лежит его инструмент - перо и бумага. Он, стоя посредине комнаты, обвел глазами стены. У него было такое чувство, что он окружен стенами в пустоте. И он стал ощущать страх этой пустоты.
Он подошел к окну и при свете лампочки на парадном увидел коменданта, который с кем-то разговаривал и изредка взглядывал на его окно. Останкин поспешно, совершенно безотчетно отошел от окна, как будто он боялся, что комендант на него смотрит.
И сейчас же возмутился сам на себя.
- Да ведь это настоящий психоз! - сказал он вслух.- Если этому поддаться, то просто можно свихнуться.
Он подошел к окну и стал смотреть вверх, на мерцавшие звезды. Ему пришла мысль, что вот перед ним сама бесконечная вечность, а сам он сын этой вечности, один из моментов этой вечности, получившей в его лице реальное выражение. И он среди веков на какой-то короткий, в сущности, миг пришел в этот мир, и опять в свое время он уйдет из него туда, как часть вселенной, как часть мирового разума. И при этом он боится коменданта... Что может быть нелепее и недостойнее этого!..
Но сейчас же он опять встретился глазами с комендантом и опять почти бессознательно отошел за подоконник.
Вот если бы у него было лицо, тогда бы дело было другое. Если бы пришел комендант или тот человек, он мог бы тогда улыбнуться и сказать:
- Да, действительно, я допускал мелкие жульничества, чтобы попасть на колесницу, так как жить каждый хочет. Но во мне есть вечное лицо, отражающее в себе бесконечное количество лиц коллектива. Я живу за всех тем, чем люди сами в себе не умеют видеть. Я выражаю за них то, чему они сами не находят выражения, и потому остаются неосуществленными величинами. Вы сами понимаете, какая в этом огромная ценность. И, следовательно, анекдот с анкетами - пустяк. Я занимаю свое место в колеснице по праву. Я честно плачу за проезд.
Если бы у него было лицо, тогда бы он имел право и силу вступиться за Раису Петровну, потому что тогда он не побоялся бы, что его смешают с ней, примут его за человека ее категории.
Он тогда сказал бы:
- Она - безвредна, оставьте ее. Я плачу достаточно много, чтобы хватило из моей доли оплатить и ее проезд.
Всё, всё отсюда! Все идет оттого, что он потерял данную ему природой вечную сущность. Теперь он, как жалкий поденщик, всецело зависит от других и дрожит: если они дадут ему работу, он будет жить. А если не дадут...
Останкин почувствовал вдруг, что не может выносить одиночества. Он должен идти куда-то, где люди, где много света, движения. Он схватил фуражку и бросился из комнаты.
XII
Он пришел в Ассоциацию писателей и хотел было сначала зайти в библиотеку. Но стоявший у двери швейцар не пустил его.
- Сюда нельзя. Здесь партийное заседание.
Останкин посмотрел на него вкось через очки.
