Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Первым ощущением явилась тупая боль в виске и твердая мостовая, мокрая и холодная; словно издалека доносилась ругань мужским голосом. Он приоткрыл глаза, увидел свинцовое небо, сощурился и осторожно сел. Мимо, ревя гудками, проносились кареты.
— Мужик! Слышишь меня? Встать можешь?
Вольфганг увидел подле себя мужское лицо, с прямой вертикальной морщиной на лбу, на голове — синий картуз.
— Оставьте меня, я не хочу.
— Ерунда. Давай-ка, сходим с проезжей части.
Вольфганг схватил протянутую руку, подтянулся, и заболело плечо.
— В следующий раз пойдешь бросаться под колеса — только не в мое дежурство. Что за люди…
С трудом Вольфганг влез за этим человеком в большую повозку — поискал для нее подходящее слово, но не нашел — обнаружил, что внутри уже много людей, и все глядят, как он поднимается и как его сажают в самый дальний угол. Одна женщина причитала в голос. Глаз ему заливала теплая жидкость, и Вольфганг понял, что на куртку капает кровь.
Это омнибус.
Платье его промокло и липло к спине и плечам. Баба всё голосила, люди один за другим выходили, мужчина в картузе сообщал что-то в сименс с интонацией agitato.
Самоубийца.
— Но я ведь не… — Вольфганг осекся и не стал возражать, какая теперь разница?
Вскоре на мокрой мостовой ритмично замелькали синие огоньки, набежали люди в ярко-красных куртках, взяли Вольфганга из омнибуса и положили на носилки, задвинули в большую повозку, по стенам — ящички, трубки и аппараты.
— Вы меня слышите? Вы можете пошевелить рукой?
В ответ Вольфганг поднял руку.
— Как вас зовут? Вы знаете, какой сегодня день? — Один из них наклонился, стал щупать его глаз, мучить его ярким светом, а другой туго обернул ему шею толстым компрессом. Вольфганг закрыл глаза и молча повернул голову набок.
— Сейчас мы отвезем вас в больницу, кому из близких об этом сообщить?
Нет, только не доктора, он сопротивлялся, пока его пристегивали ремнями к носилкам, но потом сдался и теперь всем телом чувствовал вибрацию повозки.
— У меня никого не осталось, — ответил он в конце концов, но не был уверен, что его кто-нибудь слышит.
Люди в алых куртках выкатили его на носилках из экипажа, накрыли одеялом; в глаза ударил свет стеклянного подъезда, носилки внесли в портал и покатили по длинным, светлым коридорам, потом другие носилки, он лежал и щупал пальцами грубую бумагу, на которую его положили, белые халаты, ходят туда и сюда. Рану на голове покрыли повязкой. Какая-то девица обмотала ему руку тесемкой, что растягивалась и сжимала плечо, как удав, потом раздался писк и Вольфганг испуганно вскрикнул.
— Перестаньте, оставьте, ну зачем вы мучите меня?
— Успокойтесь, пожалуйста.
— Что здесь происходит?
— Доктор, он не говорит, как его зовут, и я думаю, скорее всего, тут не в порядке страховка.
Над ним склонился человек в белом халате.
— Ну-ка, дыхните.
— С докторами я не желаю иметь дела и сверх того не в состоянии оплатить консультации.
— Ну, это мы уладим… Сестра, сейчас приедет полиция, возьмите анализ крови под наблюдением, потом всё как обычно.
Вольфганг смотрел, как белый халат покачал головой и вышел из комнаты, потом он повернулся и сел, ощупью поискал туфли, но не нашел.
Врач вернулся, за ним шел человек в синей куртке. Вольфгангу снова наложили ремешок на руку, он сперва послушно терпел, но потом вздрогнул от колющей боли. Увидел, что из сгиба локтя в трубочку брызнула кровь, вскрикнул.
— Хватит кровопусканий, прекратите, я не хочу. Вы и так виновны в моей смерти!
Врач, чертыхаясь, протянул синекурточному пузырек с кровью.
— Вот пока и все результаты, — заметил он с ухмылкой. — Теперь он — ваш пациент. Всего доброго!
Его спутник побарабанил пальцами по фуражке, взял себе стул, постучал карандашом по маленькой книжечке.
— Простите, нужно записать ваши паспортные данные, господин…
— Мустерман, Вольфганг Мустерман.
Человек в синей куртке записал и участливо уставился на Вольфганга.
— Господин Мустерман, водитель автобуса показал, что вы пытались покончить с собой. Это правда?
— Вряд ли Господь согласился бы оказать мне такую милость.
Чиновник смущенно помолчал, потом осторожно спросил:
— Но документы у вас имеются?
Вольфгангу стало не по себе, как будто болели все мысли в голове.
— У меня… есть паспорт.
— Отлично. Давайте его сюда, посмотрим.
Он в куртке, вон там.
Синеформенный протянул ему сырую куртку, и Вольфганг выудил из внутреннего кармашка карточку — вдруг уловил запах пыльного подвала, лестничной клетки, Анджу и ее комнаты… Глубоко вдохнул и отдал паспорт чиновнику.
— Эберхард В. Палл-о-ус-т-с-ч-ык? Это вы и есть?
Вольфганг кивнул.
— Вы же только что сказали, что ваша фамилия — Мустерман. А здесь написано — Паллоус… Как это вообще читается?
— Видите ли, — устало ответил Вольфганг, — в этом и кроется затруднение.
Сам он больше часа бился над той же загадкой, пытаясь читать фамилию так и эдак и подыскивая самый благозвучный вариант.
— Ни один артист не добьется порядочной славы, выступая под этим именем.
— То есть Мустерман — ваше сценическое имя? Ну, его тоже надо внести в паспорт. — Он вздохнул и продолжил: — Итак, Эберхард Палл-оу-с-т-с-чык. Проживаете?..
— Пока живу, разумеется. Квартирую у друга… — Тут Вольфганг испуганно замялся, ведь Петр заставил его поклясться памятью покойной матери, что он не выдаст их адреса. «А то попаду в чертов переплет, заруби на носу», — сколько раз он это слыхал. — То есть…
Чиновник поднял брови.
— Как это — квартируете у друга?
Вольфганг осторожно потянул воздух.
— Что ж, можно сказать, что в определенном смысле, или же нет — это квартира моей любимой, где…
— Не морочьте голову, назовите адрес! Есть у вас регистрация?
У синекурточного странные глаза — неопределенного цвета, как будто художник вылил в них краску из всех баночек сразу.
Вольфганг сжал губы.
Чиновник громко и отчетливо дышал, откинувшись на спинку стула и на секунду прикрыв глаза.
