Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая
Лиза плюхнулась в кресло и закрыла глаза.
А что, собственно, случилось, что произошло? И она захотела увидеть свою мать. И она поперлась на край света, чтобы посмотреть на нее. И они переписывались, подумаешь! Скрыли от нее? И это нормально, знали ее реакцию.
Устроить скандал, говорить ему о том, что она чудовище? Поливать ее от всей души, не стесняясь и не отказывая себе в этом «удовольствии»? Выплеснуть все, что накопилось, все, что терзало и мучило, все, вообще все! И он остановится? У нее своя правда, у Анюты. У всех своя правда…
«Господи, Лиза! Не долги и не наркотики, что ты сходишь с ума? Вот это самое главное, а не его мальчишеский интерес, обычное любопытство! Да и как запретить? У него есть паспорт, и он считается взрослым человеком. Человеком, способным принимать решения. Но как отпустить, как? Как отдать в ее руки, в ее дом – самое дорогое? А если?..»
Но Лиза понимала: не отпустит она – уедет сам. Назло ей. И их отношения закончатся – их замечательные, доверительные и близкие отношения.
«Да пусть едет, в конце-то концов! Что он найдет там, в том доме, чего ему не хватило здесь? Пусть катится. Мать, сестры. Смешно. Кто они ему? Чужие люди. Вот пусть носом и ткнется. Пусть почувствует, а потом сравнит. И поймет, где его дом и где его близкие люди».
Гера позвонил из машины по дороге в Москву.
Лиза все рассказала. Слышала, как он с облегчением выдохнул.
– Тоже мне горе, Лиза! Разумеется отпустить! А как можно не отпустить? Правильно, уедет сам. И отношения будут испорчены. Этого он тебе не простит. Пусть едет! Собери его, дай денег и пожелай удачи.
Лиза слушала молча.
– А то, что Анюта не позвонила… Лиз, она так перед тобой виновата! Она так боится тебя, ей так стыдно, ну как ты не понимаешь? Трусиха она, твоя дочь, не всем же быть смелыми.
Лиза ответила что-то – примерно как себе самой накануне. Гера же талдычил свое:
– Ты как? Что значит плохо? Лиза, родная! Умоляю, не накручивай себя! Подумай о своем здоровье! Какое предательство, Лиза? Ну что ты придумала? Так, померяй давление, выпей валокордин и ложись. Ты ела? Ну понятно, что не хочешь. Ладно, приеду, куда-нибудь сходим! Сто лет никуда не ходили. Хочешь в грузинский, твой любимый? Харчо, хинкали – а, родная?..
А Лизу продолжало нести…
– Не хочешь – окей, будем дома… Лизок, успокойся, – уговаривал ее Гера. – Никакой беды не случилось и никакого предательства нет! Он мальчишка, пацан, ему интересно! Город интересный, море, рыбалка! Новые впечатления! Конечно, пусть едет! А про все остальное даже не думай – кто может сломать, перебить вашу любовь? Поверь, да он еще сильнее захочет к тебе, к нам! Здесь школа, друзья, наша дача, мы, наконец! Да и парень он чудный, трепетный, тонкий! Все, Лиза, все! Померила, выпила и легла. Я скоро буду.
Ничего Лиза не мерила и ничего не пила. Какой валокордин? А вот коньячку бы махнула… Но нет, одна не будет, подождет мужа.
В дверь осторожно постучали, в щелку просунулся внук.
– Ба, я во двор.
– Иди, – не поворачиваясь, ответила Лиза.
– Ты норм? – спросил он.
– Я прекрасно, – хмыкнула Лиза, – лучше не бывает.
Тошка вздохнул и тихо затворил дверь.
Тут же хлопнула дверь входная.
«Молодость, все правильно. У них свои приоритеты. Да и что они понимают? Им не положено понимать. Еще не положено».
А в грузинский все же пошли. И хлопнули поллитровую коньяка. Пошло замечательно. Георгий вел пьяненькую жену, которая то смеялась, то плакала, то останавливалась и целовала его, а потом снова плакала и клялась ему в вечной любви и благодарила, благодарила… Только за что – он так и не понял.
Тошка улетел в осенние каникулы. Провожал его Гера, Лиза работала.
Она сидела за рабочим столом и что-то писала. За окном раздался звук пролетающего самолета. Лиза открыла окно и помахала ему.
Понятно, что самолет был другой – не тот, на котором летел ее внук.
А если бы тот? Разве бы он увидел? Разумеется нет! Что непонятного: помахала она для себя, и ей стало легче.
* * *
Тошка звонил ежедневно.
Торопливо, захлебываясь от восторга, рассказывал про город и горы. Про порт и базу Тихоокеанского флота. Про Амурский и Уссурийский заливы и Японское море. Про гору Варгина, сопку Холодильник и сопку Орлиное гнездо.
– А еще, Ба, бухта Золотой Рог, прикинь! И Золотой мост! И океанариум! Ну и что, что я был? Тут до Сеула – семьсот километров! А гребешки! А осьминоги и крабы! И магнолии, прикинь! Да, здесь есть магнолии! Конечно цветут, только летом! Ну да, как на юге!
Про мать и сестер молчал – понимал, что не время.
Казалось бы, Лиза успокоилась. Главное, жив-здоров, но сердце болело, болело… И снова обида.
«На кого, дурочка? – говорила она себе. – На мальчишку, любимого внука? А ты вспомни себя, как помчалась в поселок, чтобы познакомиться с матерью! И что? Полюбила ее, простила, бросилась в объятия? Да нисколечко – даже наоборот… И кстати, именно тогда оценила мам-Нину, даже затосковала по ней.
Ничего не будет, Лиза! Ты вырастила его, ты единственная, ты самый близкий ему человек. Сколько пройдено вместе, сколько прожито!
Это ревность, Лиза. Банальная, глупая, бабская ревность. Но ты – не банальная, ты – исключительная! И тебе не к лицу, не по ранжиру!»
Но спасала работа, а не все это умное, чем она успокаивала себя.
От тоски Лиза взяла десять дней отпуска и укатила на дачу, после отъезда Тошки находиться дома было невыносимо.
Да и по Гере скучала. Он, умница, все понимал: не ругал, не насмехался, просто жалел.
Как иногда важно просто пожалеть, не упрекая, не укоряя!
А на даче и вправду всегда находились дела. Собрали оставшиеся листья, последние поздние зимние яблоки, чуть прихваченные первым коротким морозцем и оттого еще более вкусные. Купили новую мебель – два кресла и маленький диванчик. Кресла поставили у камина, диванчик у телевизора.
Вместе топили печку, и в доме было тепло, уютно и тихо. Лиственные уже облетели, а хвойные – по-прежнему зелены и ароматны. Пару раз уже выпадал и таял снежок, накоротко освежив, принарядив неприглядную осеннюю землю. И – странное дело: ноябрь, самый никудышный и мрачный месяц, а в Москву не хотелось…
Ездили к Будкевичам. Наташа пекла огромные пироги с
