Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов

никогда больше не увижу, какие бывают глаза, когда женщина говорит не тривиальное «я люблю», а говорит «но после», собственно, я так и не узнал — ты не продолжила — после чего догадалась, чтó ты для меня), вообще я нелепый типус, если спрашиваю, в каком саду цветет счастье — в саду, где обитает нелепый типус. Дыхание мое, когда подавал пальто, пальцы сквозь кашемир, — понял, почему гнала всех на улицу в ливень, в собачью жуть? — уловка дуры — только, господи боже, не лез бы в джентльмены Пташинский, он всюду, где его не ждут, или кто другой — а если типус, мой типус, вдрабадан, то, простирая пальто, взахлеб лекцию об обратной перспективе, фаюмском портрете, связи материализма и реализма (кстати, что-нибудь черкнул об этом? было интересно), Петрове-вино-водкине, — у него удивительная Богородица и Христос на Немецком кладбище (у тебя родня на Немецком?), а заодно, что милейший Саврасов не вылезал из запоя, какому-нибудь Диме Наседкину мог надиктовывать библиографию, цапался со швед­ским атташе из-за северного модерна (где твое энгельгардтство?), и гладил мои плечи, гладил, не соображая, что творишь. А в ванной? когда дезинфицировал мне морду? — у моих гостей, видите ли, слюни контагиозные. А я думала: этот типус сейчас поцелует, и это, пожалуй, мне нравится. Но нет: ты восхитительный трус. Честно говоря, я и теперь того же мнения. Существует одна разница — она коснулась меня губами — я могу тебе это сказать. Почему не остался, когда дала ноутбук и попросила про Шеллинга или кого я там приплел?

Вообще она собственница, чтоб без иллюзий. Когда зачастил в Питер (правильно Свято-Петроград? хм), хотела меня укокошить, ну или сам бы сдох по дороге, Анечка Мурина — чепуха, Мурина — алкоголическая дурь, если меня напоить, я лягу не с женщиной, а, допустим, с бревном, — она припомнила мне слова, что влюблен во всех женщин мира (на вечере о Делекторской?) — за такие откровения следовало бы врезать пощечину, но в другой раз, наша семейная жизнь еще не раскочегарилась. Но я так и не дотумкал, почему звонила в семь утра? Да, неслась в бассейн (разве я хочу видеть дряблые ноги? один индус на Бали аллилуйствовал, что такие ноги только у жены Кришны, и то, пока была девочкой, или у жены Будды — разве у Будды была жена? он хотел его утопить, не до конца, слегка, выяснилось, у индуса фармкорпорация, все аптеки в нашем отечестве теперь завалены пастилками от горла, каплями от ушей, мазью от чего хочешь, эликсиром, прости, от невстанихи производства того индуса, а причина глобальной экономики вот в этих ногах), да, бассейн — но знаешь, каким маршрутом? — ей хочется, чтоб угадал, увы, не мастак в ребусах, тем более в ребусах жизни — через Староконюшенный. Я останавливала авто, видела окна, свет, тебя не видела, жаль, у тебя нет собаки (тут, в самом деле, я не могу не изумиться — собака-то к чему?) — глупый, ты вывел бы ее на прогулку. Я звонила — вдруг ты подойдешь к окну — сама глупая, да?..

Сначала было решено жить в Староконюшенном (а где еще?), потом жаловалась, что духота, пыль, асфальт, задыхаешься (подозревал, что вблизи характер не сахар, но не до такой же степени — неожиданное удовольствие произносить выводы вслух). Иногда сбегала к своим (речь о детях), жила в гостевом доме день, два, как-то почти неделю (и тон по телефону не слишком дружелюбный — не надо пугать тебя голосом — но была со мной через час). Тот, похоже, вел себя корректно. Лучшая компания в огорчении из-за недостатка драматургии. Потом было решено обзавестись дачкой (отсутствие у меня этого счастья прежде не один год служило темой твоих филантропических нотаций), не против снять, лучше купить. Присмотрела за станцией Суково (скорее застрелимся, чем произнесем Солнцево, только Суково, хулиганское Суково до 1965-го, кстати, суковские ребята в свое время захватили Подчердачье у Петровских Ворот — тоже нотка биографическая). Дачка — значит, воздух, значит, шуршать листьями, проваливаться в сугробы. С мышами, как положено. Ты развивала идею, что если пустить на них таксу или терьера, то можно, а если химическую отраву, то нельзя (понял теперь, какая польза от собак?). Не рискну утверждать, что лыжный кросс по овражкам, по бурелому — радостное воспоминание о медовых месяцах (приятно, что у тебя тоже давит в боку). Зато после пяти, когда выколи глаз, когда первобытная синь в оконцах, а мы (прежний хозяин был оригинал и оставил в наследство медвежью шкуру) на полу, глядя на рубиновый жар солдатской печи, и только медь твоих волос видна, и плечо, и губы-угольки. План проложить лыжню в деревню Марёво (я не диспутировал). Вообще в боку не должно давить, ты не старуха. Самое большое изумление (не за всю ли мою жизнь?) — утром (т.е. половина двенадцатого — возмутительная рань) проснуться от хлада (и глада) — ни печки, ни завтрака, ни тебя, выбрести на крыльцо дымить с народной молитвой не той матушке, и увидеть свою Эос взлетающей по обмерзлым ступенькам, — молодую, молодую, с застывшими на челке каплями — ныряла в прорубь! Ты тоже говорила, что мой характер — не фруктоза, может, похуже, чем твой (я пилил тебя до второй порции омлета, потом мы топали — не на пространство белого поля, как я хотел, — к проруби! — правда, в целях научных изысканий — с термометром, ты ставила температурные условия — при такой-то я лезу, при такой-то, так и быть, остаюсь стариком). Зато к ночи пили дрянцо — только фуфлы пьют вина стоимостью (далее сумма в зависимости от инфляции) — твой девиз, а папиросы (как ты выяснила) у меня с ванилью («да ты сибарит!») Не только мания с субботинским характером, но мания возраста (пикировка вместо плацебо — «У снов не бывает возраста» — «А у меня бывает»). Я, в пандан, сам не без психических тревог: вдруг вызываешь меня на третий (четвертый?) раунд в качестве теста на сердечную мышцу, а не на сердечные чувства. Умудрился сказать в машине, по дороге в первопре­стольную. Если признаться, что после твоего смеха до слез мы спрятались куда-то на не забытый богом любви проселок, не поверят. Дама снимает с себя мораль исключительно после платья — говорил Ларошфуко. Хорош французик! — тебе по вкусу, галльский юмор, тонко, с пониманием женщины, даже, в известном смысле, с уважением к женщине, феминистки