Сибирский папа - Наталия Михайловна Терентьева
– Маш, видишь, как со мной интересно!.. – с вызовом сказал Гена, заметив, что я не слушаю.
– Ага, – кивнула я, думая, звонит ли сейчас Кащей на мой выключенный телефон. Пишет ли мне. Думает ли о том, где я. И вообще – как мне быть? Вдруг Кащей придет ко мне поздно вечером? Открывать ему дверь? Нет, конечно. А почему я в принципе задаю себе такие вопросы? Потому что хочу открыть. Я не уверена, что люблю его. А была бы уверена, открыла бы?
– Вот повтори, что я только что сказал!.. – Гена встал передо мной.
– Ты думаешь, что ты моя бабушка, а я твоя внучка?
– Ага… – Гена стал смеяться и пихать меня в бок, ненароком еще и прислоняясь ко мне бедром.
Я оттолкнула его и быстро пошла вперед. Гена в два скачка догнал меня.
– Маш, я хочу разобраться…
Я молчала и шла дальше. Ужасное свойство. Гена пытается разобраться в том, чему нет слов. И постоянно достает меня этим.
– Зачем у вас был французский военный перевод?
Я решила сбить Гену с его любимой темы, у которой две подтемы: первая – когда именно я в него без памяти влюбилась, второе – почему я «так» к нему отношусь. Гена обожает это обсуждать, обсуждение состоит в том, что он бубнит и ноет – устно или письменно, а я молчу.
– В смысле? – Гена насторожился. – Подожди, мы еще не выяснили…
– Я говорю, – продолжила я, – зачем вообще кому-то может понадобиться военный перевод? Если начнется война, то точно не с французами, это раз. И пленных брать никто не будет, это два. Шарахнут бомбой и все. Всем большой привет! Понятно без перевода.
– Маш… – Гена умоляюще посмотрел на меня. – Почему ты такая? Когда я смотрю на твои фотографии, ты мне кажешься другой…
– На какие именно? – усмехнулась я.
– Вот, я нашел недавно… – Гена покопался в телефоне и протянул его мне. – Фотка – огонь!
– А! – засмеялась я. – Карелия! Там красиво на озерах!
– Ты очень красивая… – прошептал Гена, глядя на фотографию. – И добрая.
– Геник! Знаешь, сколько лет этой доброй девочке?
– Сколько?
– Двенадцать!..
– Нет…
– Да! Так что не надо смотреть на этого ребенка такими жадными глазами.
Гена обиделся так, что стало красным не только лицо, но и шея, до ключиц. Приятно иметь дело с таким искренним человеком, конечно. Но мне тоже обидно, что он ищет во мне то, чего во мне теперь нет или никогда не было. Ведь Гена не разговаривал с той девочкой, которая встала на огромный валун на живописном острове посреди озера, выразительно подбоченилась и загадочно улыбнулась. Я помню прекрасно, как папа меня фотографировал. И мне так хотелось выглядеть взрослой, загадочной… Папа меня смешил, и я изо всех сил старалась быть серьезной и привлекательной. А мама ругалась, что я пытаюсь «что-то из себя изобразить».
Если хочешь рассердить мою маму, улыбайся неискренне, вставай в позы, кривляйся. У нее на этом пунктик. По ее мнению, «вот откуда растет вся ложь». Я не уверена, особенно теперь, когда выросла, что мама абсолютно права. Но возможно, я просто еще недостаточно выросла. Вот сегодня я сделала огромный шаг во взрослую жизнь. Я первый раз целовалась с мужчиной, совершенно взрослым человеком. И спустя несколько часов гуляю по набережной с другим. Что бы сказала мама? Что бы сказал папа? «Иди в номер, сядь и подумай»? Или что-то другое?
Я все-таки включила телефон. Тут же пришло сообщение, что два раза звонил Кащей, два раза – отец и один раз – папа. Все хором словно уловили мою зону отчуждения и добивались ответа. Кому перезвонить? Я подумала и набрала номер… отца.
– Машенька! Что с телефоном? Я уж думал, опять политика, опять вызволять тебя…
– Нет, всё хорошо.
– Тогда так. Давай ты ночевать к нам поедешь, а? У вас никакого собрания на ночь глядя нет?
– М-м-м… не знаю… – неуверенно произнесла я. – Нет, наверное, не получится…
Чего я не знаю? Почему я отказалась? Я рассчитываю на дальнейшие приключения с Кащеем?
– Хорошо, думай. Я еще перезвоню. Просто тут есть кое-какие планы… Могу я хоть раз за двадцать лет устроить твой день рождения так, чтобы ты запомнила? И для этого ты должна проснуться утром дома, в своей комнате!
Он так легко это сказал… Та комната на втором этаже, в окно которой бьются лапы огромных сосен, – это моя комната? Я этого не ощущаю. Так не бывает. Тем более что в доме есть хозяйка, его жена, и мне не показалось, что она счастлива такому внезапному прибавлению ее семейства. Хотя я не знаю. Может быть, она счастлива оттого, что счастлив ее муж? У нас в семье обычно так и бывает.
Сидит задумчивый папа, чешет дужкой очков голову, слился с компьютером, разговаривает с котангенсами и функциями переменных, сердится на них – что-то не складывается… Приходит счастливая мама, рассказывает, что наконец поняла то, что не могла понять с прошлой среды – на язык нормальных людей это переводится с трудом или вообще не переводится. Мама напевает, решительно готовит ужин, зовет нас ужинать. И папа, с трудом оторвавшийся от котангенсов, через пять секунд уже поддается маминому настроению, вместе с ней напевает, с аппетитом ест, у него резко повышается настроение. Причем это происходит не на уровне сознания, а на каком-то другом, загадочном уровне. Как будто мама захлестывает его своей волной и уносит своим течением. А меня – нет. Почему так? Я не попадаю в это удивительное поле. Может быть, мама меня любит меньше, чем Вадика? Мне порой приходит в голову этот неприятный ответ.
– Хорошо… – нерешительно ответила я отцу. – Только давай попозже. Я сама приеду. Ведь у меня есть машина.
– То ли еще будет! – хмыкнул отец. – Машина – это ерунда! Кстати, эту придется отдать, а завтра возьмем другую.
– В смысле отдать? – не поняла я.
– Ну… Не переживай, короче, там свои сложности. Мы по-другому решили. Мне человечек этот слишком много должен, пусть чуть-чуть еще покрутится. А так получается, что он одной машиной все свои проблемы решил. Ты какую машину хочешь? Заказывай.
– Я – никакую, – вздохнула я.
