Свет очага - Тахави Ахтанов
Я по-настоящему выхожу из себя, злюсь, подобно сварливым бабам, которые нещадно проклинают своих детей. Я бы вообще возненавидела его, но этого не допускает моя плоть, не успеваю как следует разойтись, как тело мое наливается теплой нежностью к своему плоду. Плоть не хочет отрекаться от части своей, ощущает каждой клеткой его движение, его тепло и млеет от этого. Тогда постепенно успокаиваюсь и я сама.
Удивительно, но он многое уже понимает. В минуты, когда мне тяжело, не беспокоит, например, когда я пряталась от немцев в этот сарай, он даже ни разу не шелохнулся, прятался вместе со мной… Он…
Господи, что там еще? Топот какой-то. Бегают. Что, рассвело уже? Но щели темны, ничего не видать. Или мне это мерещится? Встревоженно поднялась корова. Топот бегущих ног, отчаянные крики, Отчего всполошились немцы среди ночи?
Крики приближались, но слов было не разобрать. Стукнуло несколько выстрелов, они прозвучали мягко, как удары деревянного молотка. Шум уже был совсем рядом, выстрелы и крики зазвучали чаще. Зойка, взбунтовавшись, пыталась оборвать привязь, я так и застыла — неподвижно, с вытянутой шеей. Хлопнула дверь нашего дома. Кто-то вышел, весь двор запружинил под сплошной каруселью шагов.
— Обходи с той стороны! Обходи, говорю! — орал кто-то во всю глотку.
«По-русски… говорят. Господи, да это же наши!» — всплеснулось все во мне. Кто-то хлопал дверью, видимо, входил и выходил из дому, кто-то дергал дверь сарая, пытаясь ее открыть. Из дома послышался приглушенный звук выстрела. Наконец они добрались до сарая, дверь распахнулась, кто-то влетел, испуганно заметалась корова, кто-то ударился о стенку. Затем — тишина. Казалось, вошло несколько человек… почему же стало так тихо? Кто-то вдоль стенки наощупь продвигался в мою сторону, я слышала его тяжелое, едва сдерживаемое, дыхание.
— Слышь, Иван, один убежал. Гляди, как ни в этот сарай заховался, подлюка.
— Осмотреть сарай! Быстро!
Кто-то обежал сарай вокруг и открыл дверь настежь.
— А ну, кто тут есть, выходи! — закричал он.
Я задыхалась и не могла шевельнуться.
«В сарае, видно, спрятался немец, сейчас начнут стрелять», — холодком стегнуло меня.
— Выходи, мать твою перемать, стрелять буду! — прокричали вновь.
Снова топот, потом голоса:
— Где? Где? Искать! Чтобы ни одна сволочь не ушла!
— Окружите сарай! Обыщите баню.
Тот, кто прятался в сарае, не выдержал, шагнул, споткнулся и упал справа от меня. Стоявшие у двери это услышали.
— Говорил я, здесь кто-то есть. Эй, Афоня, зайди-ка в сарай.
— Выходи!
— Рус… Рус… Сдаюсь…
— Выходи, тебе говорят, сука такая.
— Сдаюсь… Не убиват… Не надо.
Короткая возня — и немца увели. Кажется, вышла из дома тетя Дуня. Послышался ее голос:
— Повинят на нас. Хоть труп заберите!..
— Вину на нас валите, — сказал мужской голос. Какой-то очень знакомый голос, акцент вроде бы как у меня. — Не скажут же, что солдат фюрера убили бабы.
— Она правильно говорит. Вынесите трупы.
— А куда мы их денем, Степан Петрович?
— Отнесите в сарай. Фашисты сами потом похоронят. Доведите этот приказ до всех ребят…
Громкие, возбужденные голоса постепенно удалились. Где-то разгорелись выстрелы и крики, кипело ночное сражение. Стрельба то затихала, то усиливалась. Я прислушивалась к каждому звуку. По дороге пронеслись сани, пробежали люди, раздалось лошадиное фырканье — сражение нависло прямо надо мной. Я и боюсь, и радуюсь отчего-то. Хочется бежать со всеми в этой суматохе. В ней голос мелькнул, позвал за собой… Нет, это не голос Касымбека, я бы его сразу узнала. Но, наверное, голос казаха, и хочется выбежать, попросить этих людей забрать меня с собой, но я не могу сдвинуться с места, от неудобного положения у меня отяжелели руки и ноги. Сколько я просидела так, не знаю, не заметила даже, что стрельба прекратилась, суматоха улеглась и разлилась тяжелая тишина. Я вытянула ноги, пошевелила руками. Очнулся и младенец и тоже, видимо, стал расправляться, несколько раз толкнув меня в бок.
10
И замерла деревня в ожидании беды. На улице ни души. Каждый забился в доме своем, словно говорил: «Я ничего не видел, ни за что не отвечаю». Война обошла стороной эту деревню, словно огонь ее не смог одолеть лесные дебри, окружавшие горстку крестьянских дворов. И только вчера, спустя пять месяцев, сюда пришли немцы, ночью вспыхнул короткий, но кровопролитный бой, и вот теперь деревня переступила черту, которую всякому пришлось рано или поздно переступить в ту лихую годину — линию фронта. Пробил час и этой безобидной деревеньки…
— Замерзла небось? Оно в сене и тепло, а все же зима. Иди в дом, согрейся, а там как бог даст, — сказала тетя Дуня утром и увела меня.
Удивительной твердости характер у этой женщины. Она не потеряла голову от ночной кутерьмы, вымыла уже окровавленный пол, растопила печь. Я с ужасом всматриваюсь в почерневшие от времени половицы — они мне кажутся розоватыми: здесь убили кого-то. Я слышала, как тетя Дуня кричала: «Хоть труп-то уберите».
— Ну-к, поешь давай. Неизвестно, что еще будет. А сытое брюхо не подведет, — гудела тетя Дуня. — Может, дом мой спалят, а меня по миру пустят, кто его знает.
Кусок мне не шел в горло; теснились предчувствия, к тому же мне все казалось, что пахнет сырой кровью, сладкой пороховой гарью. Да и тетя Дуня, как ни крепилась, выглядела плохо, глаза ее запали, лицо осунулось, она то и дело тревожно поглядывала в окно. Вдруг она вскочила и бросилась к двери:
— Да это же Наташа моя!
Я тоже подалась к окну: к нашему дому бежала девчонка лет восьми, с растрепанными волосами, без платка, в расстегнутом пальтишке. Старуха внесла ее в дом на руках.
— Наташенька… Да господи, да что ж это ты так, голомя? — суетилась тетя Дуня, растирая девочке уши. — Ай стряслось что? Такой холод, а ты без платка?
— Мамку… Маму убили-и.
— Что ты сказала? — тетя Дуня резко отодвинула от себя внучку и как-то жалобно, потерянно глянула ей в лицо.
— Я убежала. А в маму пуля попала.
Старуха не плакала, только лицо ее сделалось каким-то бескровным.
— Мы с мамой побежали. Пуля попала в нее. Но она не умерла. «Беги скорее к бабушке», — говорит. А я не хотела уходить. Тогда мама ругаться стала: «Тебя убьют! Беги скорее». Она и сама поднялась, но не смогла идти. Я стала ей помогать, мы прошли немного, и тут в маму попала еще одна пуля. И она умерла. А я убежала. В
