Свет очага - Тахави Ахтанов
Справа сухо захлопали выстрелы, и в уши вонзился крикливый фальцет:
— Хальт! Цурюк!
— Назад!
Я догнала тетю Дуню и остановилась: увидела за тремя избами немецких солдат в зеленых шинелях и тут же заметила и людей в белых халатах. Они прочесывали деревню. У меня подкосились ноги: хотелось сесть на снег, все равно не знала, куда бежать, где прятаться.
— Все: теперя — не убежим, — устало сказала тетя Дуня.
— Бабушка, они убьют нас. Я боюсь! — захныкала бессильно уже Наташа.
Старуха схватила внучку за руку и побежала к покосившемуся сарайчику шагах в десяти от нас, я без раздумий бросилась за ними. Мы вбежали в темный сарай, в нем испуганно затоптались и захрюкали свиньи. Но это дошло до меня только потом, когда я немного пришла в себя.
— Сидите тихо! — прошептала старуха.
Мы сидели тихо, но свиньи продолжали испуганно повизгивать и хрюкать. Какая-то большая свинья ткнула меня в бок, и я невольно взвизгнула.
— Тиха! — зло прошептала старуха.
Шум приближался к нам: в ближайших избах отлетали двери, слышались тревожные голоса, детский плач.
— На собрание! Живо! На собрание!
Эти с детства знакомые слова на миг было прогнали мой страх, но тут же, точно шипящий свист хлыста, прозвучали немецкие слова:
— Шнель! Шнель!
Кое-что я понимала. В школе мы два года проходили немецкий язык. «Шнель» — значит «быстро», а остальное трудно было разобрать. Опять скрип снега, опять шаги! Немцы громко переговаривались между собой. Кто-то грохнул прикладом по стене сарая. Посыпалась труха. Свиньи заметались с визгом и хрюканьем.
Я закрыла глаза, а когда открыла их, в сарае было светло. В распахнутую дверь просунулась голова в зеленой фуражке, на груди висел автомат с пальцем на курке. Свиньи бросились к выходу, немец пнул одну из них. Он что-то крикнул своим товарищам. Я поняла слово «швайн». Шаги стали удаляться. К счастью, немцы нас не заметили. Свиньи, сгрудившиеся у двери, задержали солдата. Он привычным движением хозяина загнал их обратно в сарай и закрыл дверь, забыв, наверное, зачем ее открывал. Значит, на этот раз жизнь нам спасли эти голодные свиньи.
Мы затаились. Свиньи что-то ищут в темноте, тычутся в землю носами, похрюкивают, густо и тепло пахнет навозом, сырой соломой.
А шум все усиливался. Кричали на немецком и русском, тарахтел мотоцикл, пронзительно кричали женщины, визжали и плакали дети. Мне казалось, что упиравшуюся изо всех сил деревню ударами прикладов гнали к краю бездонной пропасти, и выстрелы то и дело заставляли меня вздрагивать.
Болезненно ныло внутри, я обеими руками сжала живот, чтобы унять и свое и его дыхание. А он как будто рассердился на меня, стал пинаться. Ах ты, несчастный…
Но вот и нас обнаружили. Немцы снова пришли к сараю, выгнали свиней, колотя их прикладами и сапогами, и один из солдат вошел в сарай. Я подумала, что он даст очередь из автомата… закрыла глаза и подалась к стене, чтобы хоть на пядь быть дальше от тех пуль, которые сейчас вонзятся в мое тело. Не смерти боялась я, а боли.
Меня пнули в бедро, я вскрикнула и раскрыла глаза. Солдат снова пнул меня, заорал: «Пошель! Пошель!» В дверях меня ударили меж лопаток. Я упала и с огромным трудом поднялась. Потом услышала отчаянный крик Наташи:
— Дяденька… дяденька! Не убивайте нас! Не убивайте.
— Не бойся, миленькая… Не бойся… — это голос тети Дуни гудел надтреснутым колоколом.
11
Не я одна, все вокруг были охвачены тяжкой тревогой. Жителей деревни загоняли во двор какого-то большого здания, то ли бывшей конторы, то ли школы, не знаю. Ни дряхлых стариков, ни грудных младенцев — никого не оставляли. Мужчин было немного, в основном старики, женщины и дети. Может быть, их, ребятишек, пощадят?
— Не тронут, поди, баб и детишек-то, а?
— В чем же они виноваты?
— Будут они искать тебе виновных.
Говорят, бормочут, чтобы успокоить себя, поддержать слабеющие силы. Иные похожи на сумасшедших: не понимают уже, что лепечут.
Во дворе становилось тесно, а людей все пригоняли. Шли одетые по-зимнему, неуклюжие бабы, с узлами и котомками. Пригнали женщину с шестью детьми. Одного малыша она несла сама, другого — ее десятилетний сынишка.
Нас охраняли часовые с автоматами наизготовку. Среди них были не только немцы, но и русские в формах полицаев. К одному из них обратилась какая-то женщина:
— Лука Саввич, скажи правду, бога ради, что же теперь с нами будет?
Но полицай заорал, грубо оборвал ее:
— Молчать! Не велено разговаривать!
Голос его показался мне знакомым.
— Нашли, у кого спрашивать. Это же гад ползучий, Усачев. Он хуже фашиста, — буркнул кто-то.
Каждый был занят собой, никто не обращал на меня внимания, лишь порой я ловила на себе быстрые удивленные взгляды. И только одна синеглазая бабенка с курносым носом прилипла вдруг ко мне.
— Ты откуда пришла?
Я промолчала.
— Ты же не из нашей деревни, не с энтих мест. Кто тебя сюда пригнал?
— А я ее недавно у Герасимовны углядела. Вишь, нерусская она, — задребезжал поблизости женский голос.
Я узнала Дарью, которая прибегала сегодня к старухе.
— Видно, не понимает по-нашему. Молчит, как истукан. Чего ты, не можешь сказать, кто ты и откуда? — опять пристала ко мне Дарья.
Мне было не до разговоров. Я упрямо молчала.
— Глянь, молчит! Немая или языка нашего не знаешь? И брюхо у нее выпирает, — сказала курносая.
Кто-то из мужчин сердито оборвал ее:
— Ну чего вы к ней пристали, шалавы! Всех в одну яму зароют. Там и познакомитесь поближе.
Привели еще одну группу, тоже в основном стариков, детишек и баб. Нас прижали к самому забору в конце двора. Вдруг опять наперебой загремели выстрелы. Люди вытянули шеи, загалдели:
— Ваня Шестаков убежал.
— Подстрелили его.
— Нет, живой.
— Вот упал. Ой, убили!
— Нет, живой. Снова вон побежал.
— Эх, добрался бы до оврага…
Я ничего не видела, поняла только, что кто-то в отчаянии бросился бежать. Я бы не решилась на такой шаг, мне казалось, что спастись можно лишь здесь, в людской гуще.
— Эх, упал!..
— Убили бедолагу. Зачем было бежать дураку!
— Может, это мы дураки, а не он. Ждем, когда нас перебьют, как скот.
— Да что вы, Иван Федорович. Безвинных-то людей…
— Слободку вон дотла спалили, людей всех перебили. А мы чем лучше их?
Страшный смысл этих слов как-то не доходил до моего сознания. Я растерянно озиралась вокруг, потеряв из виду в многолюдной толпе тетю Дуню и от этого
