Андрей Белый - Петербург
- "По второй?"
- "По второй..."
Перед ним блистал терпкий яд; и желая себя успокоить, он выбрал себе на тарелку какие-то вялые листья; так стоял с полной рюмкой в руке, пока Павел Яковлевич озабоченно копошился, стараясь дрожащею вилкою попасть в склизкий рыжичек; и попав в склизкий рыжичек, Павел Яковлевич обернулся (на усах его повисли соринки).
- "Неправда ли, было там странно?"
Так стоял он когда-то (ибо все это - было)... Но рюмки чокнулись звонко; так же чокнулись рюмки... - где чокнулись?
- "Где?"
Николай Аполлонович силился вспомнить. Николай Аполлонович, к сожалению, вспомнить не мог.
- "А там - под забором... Нет, хозяин, сардинок не надо: плавают в желтой слизи".
Павел Яковлевич сделал Аблеухову пояснительный жест.
- "Как я там вас настиг: вы стояли над лужею и читали записочку: ну, думаю я, редкий случай, рредчайший..."
Кругом стояли все столики; за столиками бражничал какой-то ублюдочный род; и валил, валил сюда этот род: ни люди, ни тени, - поражая какими-то воровскими ухваточка-ми; все то были жители островов, а жители островов род ублюдочный, странный: ни люди, ни тени. Павел Яковлевич Морковин тоже был с острова: улыбался, хихикал, поражая какими-то воровскими ухватками.
- "Знаете что, Павел Яковлевич, я, признаться сказать, жду от вас объяснения..."
- "Моего поведения?"
- "Да!"
- "Я его объясню..."
Вновь блеснул терпкий яд: он пьянел - все вертелось; призрачней блистал кабачок; синеватей казался голландец, а громада - огромней; тень ее изломалась на стенах и казалась будто увенчанной неким венцом.
Павел Яковлевич все более лоснился - оплывал, ожиревал: здесь мешком; здесь - сосочком; здесь - белою бородавочной; одутловатое это лицо в его памяти вызвало кончик сальной, свиной, оплывающей свечки.
- "Так по третьей?"
- "По третьей..."
- "Ну, так что же вы скажете о разговоре под подворотней?"
- "Про домино?"
- "Ну, само собой разумеется!.."
- "Я скажу, что сказал..."
- "Со мной можно быть вполне откровенным".
От пахнущих губ господина Морковина Николай Аполлонович хотел с отвращением отвернуться, но себя перемог; а когда его чмокнули в губы, то невольно свой взгляд, полный пытки, бросил он в потолок, сметая рукою с высокого лба прядь своих волосинок, в то время как губы его неестественно растянулись в улыбке и, натянуто прыгая, задрожали (неестественно прыгают так лапки терзаемых лягушат, когда лапок этих коснутся концы электрических проволок).
- "Ну вот: так-то лучше; и не думайте ничего: домино - так себе. Домино просто выдумал я для знакомства..."
- "Виноват, вы закапались сардиночным жиром", - перебил его Николай Аполлоно-вич, а сам думал: "Это он все хитрит, чтобы выпытать: надо быть осторожным..." Мы забыли сказать: домино с себя Николай Аполлонович снял в ресторанной передней.
- "Согласитесь: дикая мысль, что вы - домино... Хи-хи-хи: ну, откуда такое возьмется - а? Послушайте? Я себе говорю: эй, Павлуша, да это, батенька мой, просто так себе: курьезное озарение - и при том под забором, при свершении, так сказать,
необходимой потребности человеческой... Домино!.. Просто-напросто, предлог для знакомства, милый вы человек, потому что очень, очень, очень наслышаны: о ваших умственных качествах".
Они отошли от водочной стойки, пробираясь меж столиков. И опять оттуда машина, как десяток крикливых рогов, в копоть бросивших уши рвущие звуки, вдруг рявкнула; задилинькали, разбиваясь об уши, стаи маленьких колокольчиков; из отдельного кабинета неслась чья-то наглая похвальба.
- "Человек: чистую скатерть..."
- "И водки..."
- "Ну, так вот-с: покончили с домино. А теперь, дорогой, о другом нас связующем пунктике..."
- "Вы сказали о каком-то нас связующем пункте... Что же это за пункт?"
Положили локти на столик. Николай Аполлоно-вич ощутил опьянение (от усталости, верно); все краски, все звуки, все запахи безобразней ударились в раскаленный добела мозг.
- "Да-да-да: курьезнейший, любопытнейший пунктик... Прекрасно: мне почки с мадерою, а вам... тоже почек?"
- "Что же это за пункт?"
- "Половой, две порции почек... Вы изволили спрашивать о любопытнейшем пункте? Ну, так вот-с - я признаюсь: узы-то - нас связавшие узы - суть священные узы..."
- "Это узы родства".
- "Узы крови..."
В это время подали почки.
- "О, не думайте, чтобы узы те... - Соли, перцу, горчицы! - были связаны с пролитием крови: да что вы дрожите, голубчик? Ишь ты, как вспыхнули, занялись - молодая девица! Передать вам горчицы? Вот перец".
Николай Аполлонович так же, как и Аполлон Аполлонович, переперчивал суп; но он остался с висящей в воздухе перечницей.
- "Чтб вы сказали?"
- "Я сказал вам: вот перец..."
- "О крови..."
- "А? Об узах? Под кровными узами разумею я узы родства". - Маленький столик побежал тут по залу (водка действовала); маленький стол расширялся без толку и меры; Павел же Яковлевич вместе с краем стола отлетел, подвязался грязной салфеткою, копошился в салфетке и имел вид трупного червяка.
- "Все-таки, извините меня, я, должно быть, вас вовсе не понял: скажите же, что разумеете вы под нашим родством?"
- "Я, Николай Аполлонович, прихожусь, ведь, вам братом..."
- "Как братом?"
Николай Аполлонович даже привстал, но лицо перегнул через стол к господинчику; с задрожавшими нервно ноздрями лицо его казалось теперь бело-розовым в шапке вставших дыбом волос; волосы же были какого-то туманного цвета.
- "Разумеется, незаконным, ибо я, как-никак, плод несчастной любви родителя вашего... с домовой белошвейкою..."
Николай Аполлонович сел; темно-синие и еще потемневшие очи, и легчайшее благовоние уайт-розовых ароматов,4 и тонкие, скатерть терзавшие пальцы его выражали томление смерти: Аблеуховы дорожили всегда чистотой своей крови; дорожил кровью и он; - как же так, как же так: папаша его, стало быть, имел...
- "Папаша ваш, стало быть, имел в своей юности интересный рроманчик..."
Николай Аполлонович вдруг подумал, что Морковин фразу продолжит словами: "который окончился моим появленьем" (что за чушь, что за шалая мысль!).
- "Который окончился моим появленьем на свет".
Безумие!
Это было когда-то.
- "И по этому случаю нашей родственной встречи разопьем еще по одной".
Ожесточенно, мучительно в дикой машине, взревая и бацая бубнами, страшная старина, как на нас из глубин набегающий вопль, звуком крепла, разрасталась и плакала в ресторанное зало из труб золотых.
- "Вы хотели сказать, что родитель мой..."
- "Наш общий родитель".
- "Если хотите, наш общий", - Николай Аполлонович передернул плечами.
- "А-а-а: плечико? Как передернулось!" - перебил его Павел Яковлевич. - "Передернулось - знаете отчего?"
- "Отчего?"
- "Оттого, что для вас, Николай Аполлонович, родство с подобным субъектом, как-никак, оскорбительно... И потом вы, знаете, похрабрели".
- "Похрабрел? С какой стати мне трусить?"
- "Ха-ха-ха!" - не слушал его Павел Яковлевич" - "похрабрели вы оттого, что по вашему мнению... - Еще почек..."
- "Благодарствуйте..."
- "Объяснилось мое отменное любопытство и наш разговор под забором... И соусу... Вы меня, пожалуйста, извините, что я применяю к вам, мой голубчик, психологический метод, так сказать, пытки - разумеется, ожиданием; я вас щупаю, мой родной, отсюда, оттуда: забегу и туда, и сюда; присяду в засаду. И потом выскочу".
Николай Аполлонович прищурил глаза, и из темных длиннейших ресниц глаза его просинели и дикой, и терпкой решимостью не просить о пощаде, в то время как пальцы пробарабанили по столу.
- "Вот то же о нашем с вами родстве; и это - нащупывание: как отнесетесь... А теперь должен я вас одновременно обрадовать и огорчить-с... Нет, вы меня извините - я всегда при новом знакомстве поступаю подобным же образом: остается заметить вам, что братьями, но... при разных родителях".
- "Про Аполлона Аполлоновича всего-навсего я пошутил: никакого романчика с белошвейкой и не было; не было вообще - хе-хе-хе - никакого романчика... Исключительно нравственный человек в наш безнравственный век..."
- "Так почему же мы - братья?"
- "По убеждению..."
- "Как вы можете мои убеждения знать?"
- "Вы - убежденнейший террорист, Николай Аполлонович". (Все-все-все в Николае Аполлоновиче слилось в сплошное томление; все-все-все слилось в одну пытку).
- "Террорист завзятый и я: изволите видеть, фамилии небезызвестные вам я закинул неспроста: Бутищенка, Шишиганова и Пепповича... Помните, давеча приводил? Здесь был тонкий намек, понимайте, мол, как хотите... Александр Иванович Дудкин, Неуловимый!.. А?. А?.. Вы - поняли, поняли? Не смущайтесь же: поняли, ибо вы - начитанный человек, теоретик наш, умнейшая бестия: ууу, каналья моя, дайте вас расцелую..."
- "Ха-ха-ха", - откинулся Николай Аполлонович на спинку убогого стула, - "ха-ха-ха-ха-ха..."
- "И-хи-хи", - подхватил Павел Яковлевич, - "и-хи-хи..."
- "Ха-ха-ха", - продолжал хохотать Николай Аполлонович.
- "И-хи-хи", - подхихикивал и Морковин.
