Андрей Белый - Петербург
Котелок на стене то вытягивал свою тень, а то умалялся; опять отчетливый голос раздался за спиной Аблеухова:
- "Бьюсь об заклад, что вы из сплошного кокетства изволите на себя напустить этот тон равно душия..."
Все то было когда-то.
- "Слушайте, - попытался сказать котелку Николай Аполлонович, - я, признаться сказать, удивлен; я, признаться сказать..."
Вон там вспыхнуло первое светлое яблоко; там - второе; там - третье; и линия электричес-ких яблок обозначила Невский Проспект, где стены каменных зданий заливаются огненным мороком во всю круглую, петербургскую ночь и где яркие ресторанчики кажут в оторопь этой ночи свои ярко-кровавые вывески, под которыми шныряют все какие-то пернатые дамы, укрывая в боа кармины подрисованных губ, - средь цилиндров, околышей, котелков, косовороток, шинелей - в световой, тусклой мути, являющей из-за бедных финских болот над многоверстной Россией геенны широкоотверстую раскаленную пасть.
Николай Аполлонович следил, все следил за пробегом по стенам теневого черного котелка, вековой темной тени; Николай Аполлонович знал: обстоятельства встречи с загадочным Павлом Яковлевичем ему не позволили оборвать эту встречу прямо там - под заборчиком - с настоящим достоинством для себя: надо было с величайшею осторожностью выпытать, что такое подлинно этот Павел Яковлевич о нем знает, что такое подлинно было сказано между ним и отцом; оттого-то он медлил прощаться.
Вот открылась Нева: каменный перегиб Зимней Канавки под собой показывал плаксивый простор, и оттуда бросились натиски мокрого ветра; за Невой встали абрисы островов и домов; и бросали грустно в туман янтарные очи; и казалось, что плачут.
- "А на самом деле и вы не прочь бы со мною, что называется, снюхаться?" - приставал за спиной тот же все паршивенький голос.
Вот и площадь; та же серая на площади возвышалась скала; тот же конь кидался копытом; но странное дело: тень покрыла Медного Всадника. И казалось, что Всадника не было; там вдали, на Неве, стояла какая-то рыболовная шхуна; и на шхуне блестел огонечек.
- "Мне пора бы домой..."
- "Нет, пожалуйста: что теперь дома!"
И они прошли по мосту.
Впереди них шла пара: сорокапятилетний, одетый в черную кожу моряк; у него была шапка с наушниками, были и синеватые щеки и ярко-рыжая с проседью борода; сосед его, просто какой-то гигант в сапожищах, с темно-зеленою поярковой шляпой шагал - чернобровый, черноволосый, с маленьким носиком, с маленькими усами. Оба что-то напомнили; и оба прошли в раскрытую дверь ресторанчика под бриллиантовой вывеской.
Под буквами бриллиантовой вывески Павел Яковлевич Морковин с непонятным нахальством схватил Аблеухова за крыло николаевки:
- "Вот сюда, Николай Аполлонович, в ресторанчик: вот - как раз, вот сюда-с!.."
- "Да позвольте же..."
Павел же Яковлевич, рукою держа крыло николаевки, тут принялся зевать: он выгибался, гнулся, вытягивался, подставляя открытое ротовое отверстие Николаю Аполлоновичу, как какой людоед, собиравшийся Аблеухова проглотить: проглотить непременно.
Этот припадок зевоты перешел к Аблеухову; губы последнего закривились:
- "Ааа - а: аааа..."
Аблеухов попробовал вырваться:
- "Нет, пора мне, пора".
Но таинственный господин, получивший дар слова, непочтительным образом перебил:
- "Э, да ну вас - все знаю: скучаете?"
И не давши сказать, перебил его вновь:
- "Да, скучаю и я: а при этом, добавьте, я с насморком; все эти дни я лечусь сальной свечкой..."
Николай Аполлонович хотел что-то вставить, но рот его разорвался в зевоте:
- "Ааа: ааа - aaa!.."
- "Ну-ну - видите, как скучаете!"
- "Просто хочется спать..."
- "Ну, допустим, а все же (вникните и вы в мое положение): редкий случай, рредчайший..."
Делать нечего: Николай Аполлонович чуть-чуть передернул плечами и с едва заметной брезгливостью открыл ресторанную дверь... Чернотой обвисшие вешалки: котелками, палками, польтами.
- "Редкий случай, рредчайший", - щелкнул пальцем Морковин, - "говорю это вам напрямик: молодой человек таких исключительных дарований, как вы?.. Отпустить?.. Оставить в покое?!."
Густоватый, белеющий пар какого-то блинного запаха, смешанный с уличной мокротою; леденящим обжогом в ладонь упал номерок.
- "Хи-хи-хи, - потирал ладонями расходившийся Павел Яковлевич, снявший пальтишко, - молодому философу меня узнать любопытно: не правда ли?"
Петербургская улица начинала теперь, в помещении, едко печь лихорадкой, расползаясь по телу десятками красноногих мурашиков:
- "Ведь все меня знают... Александр Иванович, ваш батюшка, Бутищенко, Шишиганов, Пеппович..."
После этих сказанных слов Николаи Аполлонович почувствовал живейшее любопытство от трех обстоятельств; во-первых: незнакомец - в который раз! подчеркнул знакомство с отцом (это что-нибудь значило); во-вторых: незнакомец обмолвился об Александре Ивановиче и привел это имя и отчество рядом с именем отчим; наконец, незнакомец привел ряд фамилий (Бутищенко, Шишиганов, Пеппович), так странно знакомо звучащих...
- "Интересная-с", - подтолкнул Павел Яковлевич Аблеухова на яркогубую проститутку в светло-оранжевом платье и с турецкою папироской в зубах...
- "Вы как насчет женщин?.. А то бы..."
- "?"
- "Ну, не буду, не буду: вижу, что скромник... Да и вовсе не время... Есть о чем..."
А кругом раздавалось:
- "Кто да кто?"
- "Кто?.. Иван!.."
- "Иван Иваныч!.."
- "Иван Иваныч Иванов..."
- "Так вот - я говорю: Ивван-Иванч?.. А?.. Ивван-Иванч?.. Что же вы, Ивван-Иванч? Ай, ай, ай!.."
- "А Иван Иваныч-то..."
- "Все это враки".
- "Нет, не враки... Спросите Ивана Иваныча: вот он там, в биллиардной... Эй, эй!"
- "Ивван!.."
- "Иван Иваныч!"
- "Ивван Ивваныч Иванов..."
- "И какая же ты, Иван Иваныч, свинья!"
Где-то подняли дым коромыслом; оттуда машина, как десяток крикливых рогов, в копоть бросивших уши рвущие звуки, - вдруг рявкнула: под машиной купец, Иван Иваныч Иванов, махая зеленой бутылкою, встал в плясовую позицию с дамой в растерзан-ной кофточке; там горела грязь ее нечистых ланит; из-под рыжих волос, из-под павших на лоб малиновых перьев, к губам прижимая платок, чтобы вслух не икать, пучеглазая дама смеялась; и в смехе запрыгали груди; ржал Иван Иваныч Иванов; публика пьяная разгремелась вокруг.
Николай Алоллонович глядел изумленно: как он мог попасть в такое поганое место и в такой поганой компании в те минуты, когда?..
- "Ха-ха-ха-ха-ха-ха", - разревелась все та же пьяная кучка, когда Иван Иваныч Иванов схватил свою даму за волосы и пригнул ее к полу, отрывая громадное малиновое перо; дама плакала, ожидая побоев; но купца успели во время от нее оторвать. Ожесточенно, мучительно в дикой машине, взревая и бацая бубнами, страшная старина, как на нас из глубин набегающий вулканический взрыв подземных неистовств, звуком крепла, разрасталась и плакала в ресторанное зало из труб золотых: "Ууймии-теесь ваалнеения страа-аа-сти..."2
- "Уу-снии безнаа-дее-жнаа-ее сее-ее-рдцее..."
- " Ха-ха-ха-ха-ха-ха!.."
РЮМКУ ВОДОЧКИ!
Вон грязные комнаты старого, адского кабачка; вон его стены; стены эти расписаны рукой маляра: кипень финских валов, откуда - из далей, проницая мозглый и зеленоватый туман, на теневых больших парусах к Петербургу опять полетели судна осмоленные снасти.
- "Признавайтесь-ка... Эй, две рюмочки водки! - признайтесь..." выкрикивал Павел Яковлевич Морковин - белый, белый: обрюзгший - весь оплыл, ожирел; белое, желтоватое личико казалось все ж худеньким, хотя расплылось, ожирело: здесь - мешком;
здесь - сосочком; здесь - белою бородавочкой...
- "Я бьюсь об заклад, что для вас представляю загадку, над которою в эту минуту тщетно работает ваш умственный аппарат..."
Вон, вон столик: за столиком сорокапятилетний моряк, одетый в черную кожу (и как будто - гол-ландец), синеватым лицом наклонился над рюмкою.
- "Вам с пикончиком?.."
Кровавые губы голландца - в который раз? - там тянули пламенем жгущий аллаш... 3
- "Так с пикончиком?"
А рядом с голландцем, за столиком грузно так опустилась тяжеловесная, будто из камня, громада.
- "С пикончиком".
Чернобровая, черноволосая, - громада смеялась двусмысленно на Николая Аполлоновича.
- "Ну-с, молодой человек?" - раздался в это время над ухом его тенорок незнакомца.
- "Что такое?"
- "Что вы скажете о моем поведении на улице?"
И казалось, что та вот громада кулаком ударит по столику - треск рассевшихся досок, звон разбитых стаканчиков огласит ресторан.
- "Что сказать о вашем поведенье на улице? Ах, да что вы об улице? Я же, право, не знаю".
Вот громада вынула трубочку из тяжелых складок кафтана, всунула в крепкие губы, и тяжелый дымок вонючего курева задымился над столиком.
- "По второй?"
- "По второй..."
Перед ним блистал терпкий яд; и желая себя успокоить, он выбрал себе на тарелку какие-то вялые листья; так стоял с полной рюмкой в руке, пока Павел Яковлевич озабоченно копошился, стараясь дрожащею вилкою попасть в склизкий рыжичек; и попав в склизкий рыжичек, Павел Яковлевич обернулся (на усах его повисли соринки).
