Последний дар - Абдулразак Гурна
Дальше было легко, потому что мне нравилась работа, нравилась вольная жизнь на судах и в разных уголках мира. Подолгу сидеть без работы не приходилось. Иногда я оседал где-нибудь на несколько недель, а потом находилось новое судно, и всегда хватало на что посмотреть и чем заняться. К моменту, когда я встретил ее, я прожил так пятнадцать лет. Представьте, сколько всего вмещается в пятнадцать лет, — попробуй-ка перелистни это и начни новую жизнь! Мне было тридцать четыре, вдвое старше, хоть я и сказал ей по первости, что мне двадцать восемь. Не хотел, чтобы сочла меня слишком старым.
Как именно я спрятался? Всё-то ей нужно знать, до последней мелочи. Не дает опустить ни единой подробности моего трусливого побега. Но я не в силах пережить это опять, таким вот образом. Десятилетиями я снова и снова проживал этот момент, и сейчас, стоит попытаться облечь его в слова, мозг цепенеет. Всякий раз, разжимая губы, я ужасаюсь тому, что с них сорвется. Она не слушает отказов. Упрямится, говорит: если ты не расскажешь, как спрятался, то откуда нам будет знать.
В общем, я, скрепя сердце и собрав всю свою волю, сел на лихтер, который направлялся к одному из судов на рейде. Эта идея пришла ко мне за несколько дней до этого. В те дни только и разговоров было, что о политике и независимости, воздух гудел от возмущений и протестов. Горячее было времечко: митинги, марши, пространные речи против ненавистной Британии. И в разгар всего этого на остров прибыл огромный авианосец. Это был корабль британских ВМС «Арк Ройял». Таким способом англичане хотели нас утихомирить. Королевский флот прислал большой военный корабль и поднял в воздух пару реактивных самолетов — они пролетели над островом, преодолевая сверхзвуковой барьер и заставляя детей и животных в панике разбегаться. Директорам нескольких благонадежных школ поступили инструкции, и из числа школьников и студентов были отобраны самые благонравные и тихие для посещения корабля и чаепития на борту. Я к тому времени уже сдал экзамены и окончил учебу, но меня тоже отобрали от нашего колледжа, за почтительность и благонадежность.
Вероятно, наши правители посчитали удачной мысль запугать аборигенов демонстрацией военной мощи, а затем утешить их детишек мармеладками, пирожными и печеньем. Только организаторам этих мероприятий было невдомек, что их юные гости, все до единого, свято верили: во все лакомства добавлено что-то свиное. Кому-то так сказали родители, а дальше все подхватили. Харам, они во всё кладут свиной жир. Так что юные гости вообще не притронулись к еде, а те, что посмелее, с гордым видом выбросили ее за борт. Так и вижу, как моряки молча стоят вдоль борта, заложив руки за спину, и смотрят строго перед собой, а сопливые обезьянки воротят нос от их угощения. Мы все как могли боролись за независимость. Однако до банкета нас провели по кораблю. Показали истребители и вертолеты, частью на полетной палубе, частью в ангарах внизу. Некоторым даже позволили залезть в кабину пилота. Если они думали напугать нас своими технологиями и мощью, то со мной это сработало. Их технологии и мощь повергли меня в страх и трепет. Но кое-какие уголки моего сознания не поддались ужасу. Пока мы осматривали укромные места и закоулки корабля, меня осенило, что на корабле легко можно спрятаться.
К тому моменту я уже несколько недель размышлял, как улизнуть, но размышлял чисто теоретически. Если я хочу убежать, то каким образом? Как это можно осуществить? Посещение военного корабля подало мне конкретную идею. Несколько дней спустя на рейде бросил якорь большой сухогруз, и я сумел пробраться на борт. Грузчики с лихтера, которые делали первую утреннюю ходку, наверняка прекрасно знали, что я задумал, и лишь хмыкнули про себя, когда я сказал, что у меня на судне есть дело. Стоило мне объявиться на пирсе, они сразу поняли, что́ у меня на уме. Я совершенно не походил на тех оборванных парней с лоснящимися, как у тюленей, телами, которые ошивались в доках и мотались на суда для погрузки-разгрузки. Я же был студент, без двух минут учитель, тощий, как глиста, и одет соответствующе. И весь ужас, который я испытал, когда лихтер отошел от берега, наверняка был написан у меня на лице.
А погнала меня прочь, заставила совершить этот поступок, в который мне теперь с трудом верится, боязнь оказаться посмешищем, а еще возмущение, что меня бессовестно обманули и лишили возможности быть счастливым. Про то — в другой раз, сначала расскажу об этом. Или она расскажет. Она в курсе. Места себе не находит оттого, что я был женат на той женщине, а потом сбежал. И бросил ребенка. Говорю, моя жена — ты, а вы мои дети. Но она говорит, это не по закону. Какому закону? Она моя жена. А по закону моя жена — та женщина, от которой я сбежал. По глазам вижу — злится. Меня обманули в юности, вынудили так поступить. Обвели вокруг пальца. А сами хотели хорошенько надо мной посмеяться. Меня обманули. Долгие месяцы, когда я дрожал от страха и сомневался, правильно ли я поступил, мне помогал гнев. Что вы ко мне всё время цеплялись, мерзкие склочные ублюдки? Лишали всех моих скромных радостей? Гнев помог мне хранить мой секрет и долгое время помогал не поддаваться раскаянию и стыду.
Потому что стоило судну запустить двигатели, меня охватили раскаяние и стыд. Что скажут люди? Что скажет отец? Со злорадством накинется на моего брата Кассима и скажет: вот чего ты добился. Вот что khinzir[6] в колледже сделали с мальчиком. Это они подучили его сбежать. Что с ними со всеми станет? Но я был очень разгневан и научился подавлять свой стыд.
Всё было новым, мир был таким огромным, и я в нем затерялся. Изо всех сил старался затеряться, но труднее всего было перестать трусить. Понемногу я привык — просто плыл по течению, куда меня несло, позволял событиям идти своим чередом. И нередко всё было не так уж плохо. Так я прожил довольно долго, и моя родина всё больше от меня отдалялась. И сам я тоже старался держаться от нее подальше. С наступлением независимости там на годы воцарились насилие
