Иисус достоин аплодисментов - Денис Леонидович Коваленко

цветастые, и на них висели такие же пестрые и цветастые ковры. Но это стало давно немодно, это стало называться «колхоз». Модно стало то, что креативно или проще «евро». «евро», понималась как простота и минимализм, и ничего натурального, сплошная имитация, и, главное, чтобы из Европы. Шкаф — стенка это «колхоз», большая хрустальная люстра под потолком — «колхоз», шторы — «колхоз», ковер на полу — «колхоз» (и не дай Бог на стене! — жуткий «колхоз»). Но все это было, все это Сингапур помнил. Теперь все иначе. Теперь потолки не беленые, а подвесные, на окнах жалюзи, сами окна — стеклопакеты, вместо прежнего деревянного пола — ламинат, в спальне — ковролин (вместо ковра). Были желтенькие плюшевые диваны и кресло; теперь строго черные — из еврокожзаменителя — экокожа. Вместо хрустальной люстры с висюльками — множество строгих светильников. Телевизор не у окна (это был «колхоз»), а у стены (где был ковер); напротив — диван и кресла, и журнальный столик (черный) из европластика, на столе икебана (настоящая, но сухая, всё равно что из пластика). В углу компьютерный стол, на столе кактус. О покупке компьютера было много разговоров, прикидывались все за и против. Первое, и главное — это что эра наступила компьютерная, и компьютер, по определению, необходим как часть интерьера, как определение новой эры. Следующее «за» была его многофункциональность. На нем было можно делать все: можно было работать… ВСЁ, значит, делать. Выполнять любые операции, чуть ли не… Словом, крайне необходимая вещь. Против было одно — излучение, поэтому купили кактус. Компьютер был приобретен. Если раньше отчим каждый свой обеденный перерыв и послерабочее время сидел у телевизора и смотрел новости или фильмы, теперь все время (и выходные) проводил за компьютером: вот уже второй год он боролся со злыми силами, всякий раз совершенствуя своих героев, их оружие и защиту, их магию. Он и сейчас сидел на офисном крутящемся стуле и напряженно щелкал мышью. На мониторе шла война. Драконы, маги и рыцари отчима боролись с драконами, магами и рыцарями злых сил. В эти часы отчима лучше было не беспокоить, он был крайне раздражителен, и даже ужин мама ставила ему здесь же, на компьютерный стол.

Сингапур прошел в ванную. Все тоже «евро», только теперь евро-плитка, евро-ванна, евро-краны и евро-унитаз; только не белое, а голубое, все тоже безликое, как в уборной кафетерия. Вымыв руки жидким мылом, вытерев руки полотенцем (хоть полотенце осталось), он зашел в обложенную евро-плиткой евро-кухню. Кухня была отъевроремонтирована недавно, не узнать ее было. Раньше на стене у стола висели декоративные разделочные доски с дедом и бабкой с балалайками, еще какие-то плетеные панно с колосками, нравились они Сингапуру, и вся кухня ему нравилась, уютная она была, домашняя; аляповатая, но уютная, с геранью на окне, со шторками в пол-окна. Теперь жалюзи, и вместо деда с бабкой и плетеных колосков — еврокартинки, а вместо герани — какие странные неживые цветы с желто-красными листьями.

— Настоящие? — спросил он.

— Конечно, три тысячи один стоит, — ответила не без достоинства мама. Не удержавшись, Сингапур пощупал листья — да, настоящий был цветок, живой, но все равно… ненастоящий какой-то. Мама уже поставила перед сыном ужин из куриных крылышек в специях, купленных в супермаркете и картофеля фри, приготовленного во фритюрнице. Включив электрочайник, сразу поставив возле него большую красную кружку с уже опущенным в нее пакетиком фруктового чая, мама села за евро-стол. Грустно было Сингапуру, грустно и неуютно. Неживая стала квартира, все теперь было выдержано в определенном стиле, и оттого беспросветно обезличенное. Чашки подобраны под цвет плитки, плитка под цвет холодильника, холодильник двухкамерный… Все было подо что-то подобрано, подогнано, вплоть до последнего шурупа. Само по себе, все, вроде, было стильненько, красивенько… а в целом, не кухня, а стенд из мебельного магазина. Казалось, что сейчас подойдет охранник и скажет, что магазин закрывается, и все встанут и выйдут на улицу.

Сингапур ел молча, мама молча смотрела на него. Поев, он хотел поставить тарелки в раковину.

— Я сама, — опередила его мама.

Чай пили вместе, и всё молча.

— Прости меня, мама, — сказал он. Мама все молчала. — Ты права, мама, надо жить дальше, надо работать, — говорил он негромко. — У меня это, просто… словом… Словом, все будет, как ты сказала. Жить с вами буду. Глупостям заниматься не буду. Буду слесарем работать. В армию пойду… Словом, все будет нормально.

— Вот и хорошо, — согласилась мама. Она вздохнула. — Насчет армии не беспокойся, отец все устроит. Трудно это было — убедить его, уговорить, — она не удержалась, вздохнула. — Но он все устроит. Большие это деньги, Федор, так что… так что, действительно, работать тебе надо. — Она помолчала. — На следующей неделе у тебя будет военный билет. И со следующей недели пойдешь работать. Только деньги будешь отдавать все мне. А я уже буду тебе все покупать. Так будет лучше.

— Я согласен, — кивнул он.

— Тогда иди спать, в твоей комнате все готово, ложись. Можешь ванну принять, и ложись спать. Эти дни будешь по хозяйству мне помогать. А на следующей неделе, как на руках будет военный билет, пойдешь работать.

— Да, мама, — он поднялся.

— Ну все, мой родной, иди… Спокойной ночи.

Он подошел к ней, она поцеловала его в щеку, и Федор вышел из кухни.

Его комната была самая маленькая, она тоже была отъевроремонтирована. Но ему уже было все равно. Он повалился на евро-кровать и уснул.

* * *

Эти несколько дней, пока решался вопрос с его военным билетом и устройством на работу, Сингапур мало выходил из дома, более того — мало выходил из своей комнаты, все время проводя в постели. Отчим рано утром уходил на работу, чуть позже — мама, уходя, давала ему задания: приготовить отцу обед, убраться в квартире — пропылесосить, вымыть полы, помыть посуду, много чего она ему поручала. Ничего этого он не делал. Все лежал на кровати. Казалось, он даже не думал. Так только кажется, что человек целыми днями лежит на кровати, о чем-то думает, какие-то мысли бродят у него в голове, порой, странные, и после он встает, берет топор и выходит из дома. Ничего этого не было: ни странных мыслей, ни глубоких размышлений. Было одно бессмысленное отупляющее созерцание экрана телевизора. Телевизор — это великое изобретение. Сколько всего могло бы не совершиться, появись эта вещь лет сто — сто пятьдесят назад. Сколько беспокойных, ищущих выхода идей растворилось бы под магией этого голубого экрана, этого многоканального чуда света.