Иисус достоин аплодисментов - Денис Леонидович Коваленко
Мама и здесь не отчитывала его, словно понимала его состояние. Впрочем, отчим и сам благополучно мог сварить себе или пельмени, или сосиски, или просидеть за компьютером, предпочтя его обеду. За ужином мама была и довольна, что сын дома, а не где-нибудь шлялся и пьянствовал.
— Все нормально? — спрашивала она.
— Да, — отвечал Федор, глядя в тарелку.
Как-то он спросил:
— Сдали квартиру?
— Да, — ответила мама.
— Невестке этого… — он не договорил.
— Да, — кивнула мама. Больше на эту тему не говорили. Впрочем, особенно ни о чем не говорили. Мама рассказывала, как день провела, какие дела на работе, Федор слушал, кивал, поддакивал, когда и невпопад; мама не замечала этого, делала вид, что не замечала.
В один из таких вечеров она сказала:
— Ну, все, сынок, завтра пойдешь устраиваться на работу. Главная твоя проблема решена, — она положила перед сыном военный билет. — Все, теперь ты свободный человек.
Сингапур невольно усмехнулся — невесело усмехнулся.
7
За работу он взялся даже охотно, с рвением. В первый же рабочий день, расшиб себе лоб о трубу, когда лазил в подвал, содрал в кровь ладони, помогая крутить канализационный еж, и под конец дня уронил себе на ногу молоток. Все, на что он оказался способен — подавать гаечные ключи, и то в номерах путался.
— Ну, что, студент, это тебе не красками по картине мазать, здесь тебе никакого абстракционизма, здесь работать надо, — говорил Леха, парень двадцати пяти лет, крепко сложенный, лупоглазый и весельчак. Был повод, не было повода… впрочем, у Лехи всегда был повод, казалось, ничто его не печалило, все веселило. Он охотно откликался на любую шутку и где даже смеяться не стоило, если только улыбнуться из вежливости, Леха искренне хохотал во весь рот, блестя крепкими белыми зубами; он был здоровым парнем и знал это и гордился этим и пил от этого безбожно и всякую дрянь. С похмелья не болел, да и пьянел с трудом, но похмелялся охотно. Он, казалось, испытывал себя, свой желудок, печень, точно говоря — вот я какой, ничего меня не берет, хоть денатурат выпью, а все одно — не берет.
Пили слесаря всякую дрянь. Пили перед работой, пили во время работы и особенно, после работы. Причем водка и спирт считались элитными напитками, дорогими напитками, и оттого водку абы как не пили, а пили дрянь. Пили и кляли тех, кто продавал им эту дрянь, кляли, говорили тосты: Чтоб ты сдохла, Вика. Чтоб ты сдохла, Зина, — и в отвращении запрокидывали стопку и, все равно, шли к Вике, шли к Зине, шли, чтобы купить бутылку этой дряни, сделанной неизвестно из чего. Хотя, почему же неизвестно, рецепт был крайне прост: через самогонный аппарат прогонялся стеклоочиститель «Малышка» и добавлялся димедрол — вот и вся наука. Самогон, в том, классическом, понимании гнать было дорого, да и смысла в этом не было, и очиститель покупали и пили. От димедрола после первой уже стопки клевали носом, после второй валились, где сидели, просыпались с невыносимой головной болью и, снова кляня Вику или Зину, шли похмеляться все тем же очистителем с димедролом; и ведь, знали, что пьют, знали, и все равно пили. Ответ был крайне прост: бутылка водки стоила сто рублей, бутылка перегнанного очистителя — двадцать. Вот и весь ответ. Вино и пиво и вовсе не признавали, баловство это было и барство; пили же с одной целью — напиться. А сколько же нужно выпить пива или вина, чтобы напиться — зарплаты не хватит. Но стоило отдать должное — во время работы не пили — в смысле, очиститель не пили, а если кто водку подносил, то грех было не выпить, это пили, только наливай. А очиститель — нет, тем более с димедролом, заснуть же можно, а это было никак нельзя, — свою работу слесаря понимали.
Кроме Лехи в смене, куда пристроили Сингапура, работали еще двое: Толян, мужичок сорока лет, рябой и с настырным взглядом. Взрывной мужичок, задиристый, хотя роста небольшого, плечи узенькие, словно их и не было, руки, ноги тоненькие, зато живот точно приклеенный, выпирал, как у беременной девицы. Был в смене и водитель, пожилой, добродушный мужик, звали Феликс, фамилия Федянин. Когда Толян пьяный был, звал его Федяня, когда трезвый — Феликс. Феликс непьющий был мужик, некурящий, рослый, и что-то застенчивое было во всей его большой фигуре, словно он стеснялся, что большой такой, что непьющий и некурящий, что зовут его так странно, и фамилия такая смешная. Сильный он был. Машина, на которой работали слесаря, была дряхлая, ненадежная, частенько приходилось толкать ее, чтобы она завелась. И если Леха с Толяном, пыхтя и краснея, кое-как толкали ее, то Феликс мог без труда только навалиться, и заводилась машина.
— Мы — аварийная служба в