Иисус достоин аплодисментов - Денис Леонидович Коваленко
— Я не понимаю вас. Вы похожи на сумасшедшего. Вы меня извините, но я спешу.
— Хватит пр… — он уже хотел сказать «придуриваться», осекся. — Кирилл, мне, правда, нужна помощь. Давай поговорим. Я просто знаю тебя давно, твои песни, видел тебя на концертах. Можно сказать, был фанатом, — тон его и все, что он говорил — можно смело подумать, что он псих, до того тон его был резок, а речь сбивчива.
— Молодой человек, прошу вас, оставьте меня в покое.
— В конце концов, ты в Бога веришь? Ответь.
— Молодой человек, я не желаю вам зла и не хочу вас обидеть, — Минкович говорил это рассудительно и спокойно, — вам нужно к психиатру или к священнику, поверьте мне… Извините, я, правда, спешу.
— Тогда хоть дай закурить, — вдруг устало попросил Сингапур.
— Я уже десять лет не курю, — с видимым сожалением ответил Минкович.
— А я обещал не пить.
— Вот видите, все не так плохо.
— А я до сих пор помню одно твое стихотворение, ты его на концерте прочитал, я сразу запомнил:
Все, что нужно для счастья –
Это только взять тебя, небо, в руки
И написать слова любви кистью облаков,
Красками рассвета я напишу твой образ
На безумно голубом небе утреннего лета…
Пусть видят все — что я тебя люблю.
Все хотел спросить, кому ты его посвятил?
— Так странно слышать свои стихи из чьих-то уст. Так давно их не слышал, уже забыл, — задумчиво и, казалось, сам себе, произнес Минкович. — Странно, словно в прошлое шагнул.
— Так кому ты его посвятил?
— Никому, — ответил Минкович. — Разве стихи пишутся обязательно кому-то. — Лицо его изменилось, стало наивным, даже каким-то детским.
— Кирилл, вы не думайте, что я… просто отчаяние.
— Вижу.
— Я почему-то знал, что встречу вас, — как-то само собой Сингапур перешел на «вы». — А Галя, она и, правда… — он смолк.
— Я не знаю никакой Гали, — уже добродушно отвечал Минкович. — Да и вас вижу впервые. Право, приятно, когда вот так, человек на улице вдруг останавливает тебя, пусть таким сумбурным способом, и вдруг читает твое стихотворение. Давно не пишу стихов, давно не читаю стихов… А вы, видно, добрый и открытый человек, хотя и нервный.
— Будешь тут нервным, когда… Кирилл, остановимся, хотя бы вон на той лавочке, поговорим, мне сейчас, как никогда, необходимо с кем-нибудь поговорить…
— Я бы рад, но я, правда, спешу. Давайте в другой раз. Хорошо? — он улыбнулся и неторопливо зашагал, все так же высоко держа голову. Он уже отошел шагов на десять, когда Сингапур, спохватившись, догнал его.
— А когда в другой раз? — спросил он.
— Когда-нибудь. Прощайте, — не останавливаясь, ответил Минкович.
— Кирилл, ответь мне на один вопрос и я отстану.
— Вы и так отстанете, — вовсе без какого-то превосходства и даже без иронии произнес Минкович.
— Конечно, отстану, — согласился Сингапур. — Последнее время меня окружают какие-то безумные люди, я и сам подозреваю, что я безумен, и все эти безумные люди так или иначе повернуты на религии. Кирилл, есть Бог или нет? — Конечно, вопрос дурацкий. Но все равно, ответь.
— Есть, — ответил Минкович.
— Ты уверен в этом?
— Я верю в это.
— А я, видя эту жизнь, все эти слезинки ребенков, все больше уверен, что его нет. Уверен абсолютно, что его нет, — он говорил это, все время, обгоняя неторопливо идущего Минковича, и оттого шел как-то боком и, порой, чуть ли не спиной.
— Вы казались мне умнее.
— Вот как? Вам несимпатична моя уверенность? — Сингапур не удержался — съерничал.
— Мне любая уверенность несимпатична.
— Даже уверенность, что Бог есть? — уже стараясь уколоть, произнес Сингапур, все пытаясь заглянуть в лицо Минковичу. Тот словно не замечал его.
— Любая уверенность — признак недалекости ума. Уверенность — та же гордыня, — неторопливо продолжал он, похоже, сам себе, — она слепа и очень хрупка, ее легко надломить, еще легче сломать. В свое время я был уверен, что пишу хорошие стихи, сильно раздражался, когда говорили обратное, считал этих людей глупцами и невеждами. Страшно стало, когда вдруг понял, что они были правы. Это было по-настоящему страшно. Уверенность обессиливает, притупляет разум и, в конечном счете, неизбежно убивает. Как муж, уверенный в верности своей жены, узнав об измене, теряет веру во всех женщин. Или спортсмен, уверенный в себе, проиграв, теряет веру в свои силы. Уверенность тем и опасна, что она убивает веру.
— И что, человек уверенный, что Бог есть, легко может стать атеистом?
— Не обязательно атеистом. Он может просто погибнуть. Как если бы уверенный, что я перейду дорогу, я не буду смотреть по сторонам, ведь я уверен, что ее перейду. Надо верить. Вера оберегает.
— На Бога надейся, а сам не плошай?
— Можно и так, — улыбнулся Минкович.
— Значит, мне нужно верить, что Бога нет?
— Надо просто верить, а сердце подскажет.
— Подскажет что?
— Что нам пора расстаться, — Минкович остановился. — Мне сюда, — указал он на подъезд жилого пятиэтажного дома. — Прощайте.
— Кирилл, — уже точно выдохшись, Сингапур смотрел ему в лицо, — Кирилл, дай мне совет.
— Смирись, — просто ответил Минкович.
— С чем?
— Со всем, что окружает тебя, и ты поймешь, что, на самом деле, жизнь удивительна.
— Кирилл, — Сингапур удержал его за руку. Он не мог его вот так отпустить, не все было сказано. Что-то еще надо было сказать… что-то еще. — Кирилл, я не знаю, зачем мне все это надо… Я вообще ничего не знаю: что, зачем? Что-то происходит… Что-то должно измениться — во мне измениться, а ничего не меняется. И смиренья нет. Оно будет, наверное, но не сейчас. А сейчас… Что есть Бог? Что есть душа? Сам не понимаю, но почему-то именно это меня, именно сейчас, волнует. Сам не понимаю… творится что-то, а что? Хоть бери и вешайся, — говоря все это, он все держал Минковича за рукав рубашки, держал крепко, и так же крепко вглядывался в его лицо. Минковича, казалось, это нисколько не раздражало и не пугало, он не вырывал руку, не возмущался.
— Представь себе огромное пространство, — произнес он, глядя куда-то в небо, уже до края закатанное плотной тяжелой тучей, — бесконечный мрак, бесконечное, не имеющее границ зло, бессмысленное в своем вечном существовании нелюбви и ненависти. И в этом пространстве есть маленькая точка, маленькая, чуть заметная частичка света — в бесконечном зле — это и есть Бог.
— Странный Бог.
— Странный, как и все добро, не имеющее корысти. Оно просто живет, наделяя собою радостью и любовью все вокруг — все это зло и ненависть. Ненависть хоть
