Обещание - Дэймон Гэлгут
Обходит постройки, но на вид все спокойно, двери и окна заперты. Идет дальше, не понимая толком, что он ищет, и все-таки идет. С башкой еще хуже, плюс тошнота теперь. Приостанавливается и пытается сблевать, но даже это у него не получается. Движется дальше, дурнота неотделима от местности, по которой он топает, кусты да пучки травы, ни подробностей, ни красок.
Антон в предрассветных ковыляниях по ферме, отчасти пьяный, отчасти с похмелья, весь расстегнутый, одежда висит, кажется, что он расползается по швам и набивка лезет наружу. А чем ты набит, Антон, скажи. О, да обычным рождественским, ничего такого, конфетки, печеньки с предсказаниями судьбы, немножко динамита.
А вот и солнышко, привет, дорогуша… Опоры электропередачи отпечатались силуэтами на красном. Он далеко довольно отошел, оглянуться – дома не видно. Птицы уже щебечут вовсю. Глупая старая земля опять за свое, возвращается, давно не виделись, каждый раз все такая же. Уж она-то не тушуется. Как тебе самой не противно, дряхлая потаскуха, давать снова и снова один и тот же спектакль, что утренний, что вечерний, хотя театр вокруг тебя крошится и осыпается, как тебе не противно произносить все те же реплики, не говоря уже о гриме, костюмах, вычурных жестах?.. Завтра, и завтра, и еще завтра…
Нет. Невозможно. Невыносимо и дальше быть в этой пьесе статистом, невыносимо вернуться сейчас домой, где твоя жизнь валяется на полу, как изношенная рубаха, которую ты скинул. Вернуться, и что? Подобрать ее, как она есть, и снова напялить, вонючую, отвратительно пропахшую тобой? Он слишком хорошо ему знаком, этот запах. К черту эту рубаху, к черту этот дом. К черту эти опоры и провода. Пусть все кончится.
Я хотел…
Бабах!
Опять этот звук. Как будто сильно стукнули в дверь. Кажется, она слышала что-то такое чуть раньше во сне. После той ужасной вечерней сцены Дезире пришлось усыпить себя таблетками, поэтому с утра она сонная, пришибленная, и всё в ней, под стать длинной белой ночной рубашке и распущенным волосам, дремотно виснет и никнет к земле. Ей еще никнуть и никнуть в эти дни, конечно.
Подходит к окну и поднимает жалюзи, но смотреть там не на что, кроме бурой травы. Вот моя жизнь, думает она, километры и километры бурой травы. Даже то, что волновало и увлекало, потеряло цвет. Как быть даме, застрявшей в глухом углу в обществе пьяницы? Она начнет сердиться и капризничать, само собой, и искать утешения на стороне, кто может ее за это упрекнуть?
Сама Дезире уж во всяком случае упрекать себя не склонна, и никогда не была. Естественный порядок вещей, по ее представлению, в том, что мир существует, чтобы стараться ее радовать, а она существует, чтобы испытывать разочарование в нем. В халате и пушистых шлепанцах она спускается вниз, где служанка уже должна была сварить ей кофе. Доброе утро, Саломея. Ты видела хозяина?
Нет, мадам.
Слишком много сахару. Сколько раз можно говорить.
Извините, мадам.
Не заправляй пока мою постель, хорошо? Я, может быть, еще прилягу. Я ужасно провела ночь.
Очень жаль, мадам.
Эта работает тут с незапамятных времен, с тех пор, как родился Антон. Чего только не навидалась и не наслышалась! Всё потому, что они постоянно тут, как призраки, их едва замечаешь. Но не надо думать, что это действует в обе стороны, они-то всегда смотрят и слушают, мотают на ус с пользой для себя и друг друга. Знают все твои секреты, всё про тебя знают, даже то, о чем другие белые люди не догадываются. Пятна на твоем белье, дырки в твоих носках. Надо от них избавляться, пока не начали интриговать. Эту вот старую давно пора было выставить.
С этими мыслями, с чашкой кофе в руке она не спеша выходит на переднюю веранду. Нравится тут постоять ранним утром, выныривая в мир, воображая себя фермерской женой. Иногда ей представляются пшеничные поля, волнистые такие, желто-зеленые, колеблющиеся под ветром.
По пшеничному полю, нет, по траве, конечно, бежит фигура. Рассветное солнце сияет позади бегущего, слепит глаза, его тень тянется далеко вперед, обезьянничая и насмехаясь.
Что там такое? В чем дело?
Он вбегает в открытые ворота, это, она видит, всего-навсего Андиле, он тоже работает тут бог знает сколько времени. Приходит каждое утро пешком из тауншипа, потому что его семья съехала с фермы. Сейчас он, срываясь на крик, рассказывает ей об увиденном. Там, у электрических столбов. Господи помилуй!
Это трудно уразуметь, она, должно быть, ослышалась.
Что? переспрашивает. Что ты сказал?
Но даже когда слова прозвучали снова, они кажутся открепленными от мира. Нет. Быть такого не может. Чушь какая-то. Только вчера вечером он. В голове не укладывается. Нет.
Нет, говорит она.
Но отрицать, отказываться – это с людьми работает, а на судьбу такое не действует. Вы, возможно, и сами замечали, протестовать против фортуны – пустое дело, происходящее происходит независимо от твоего Нет. В конечном итоге это факт, нейтральный, как погода, и суть его в том, что сегодня утром твой муж встал спозаранку, вышел из дому с дробовиком и, приняв какую-то дикую позу, чтоб удобнее было снести себе башку, сделал это, потому что потому.
Худшим в жизни Дезире до сей поры было то, чему подверглась не она сама, а другой человек, а именно ее отец, и сейчас тоже, конечно, смерть Антона – это его смерть, но в каком-то смысле все-таки его самоубийство ложится на ее плечи, она чувствует это уже. Так другие люди на это посмотрят, так они на нее будут смотреть. Она навсегда останется женщиной, вышедшей замуж за человека, который потом покончил с собой, и, кто знает, может быть, она его до этого довела.
Кто знает, может, я и довела. У нее есть такая мысль, явилась и будет являться, еще и еще, пока не встанет необходимость решительно эту мысль отвергнуть, хотя никто, собственно, и не обвинял ее ни в чем. Нет, нет, я его надежд не обманула, я никогда никого не подвожу, это он меня!
Тс-с-с, успокойся, шатци. Приди в себя. Никто тебя не винит.
Как никто, все, даже ты…
Дезире огненная личность, она слишком эмоциональна и непостоянна, чтобы
