Найди меня - Андре Асиман
Да и вообще в Италии оказалось не так легко, как мы поначалу рассчитывали. Мы знали – все будет иначе, но не вполне сознавали, что стремление броситься, словно в омут с головой, в те отношения, которые сложились между нами много лет назад, может обнажить нашу неготовность оказаться вместе в постели. Да, мы были в том же доме, где все началось, – но остались ли мы прежними? Он попытался возложить вину на усталость после перелета, и я ему позволил; он отвернулся к стене, а я выключил свет, прежде чем раздеться. Я ошибочно принял свой страх разочароваться за внушающий куда большие опасения страх разочаровать его. Когда Оливер наконец повернулся ко мне, я понял, что думает он о том же.
– Элио, я двадцать лет не занимался любовью с мужчиной, – сказал он и, смеясь, добавил: – Я, наверное, уже забыл, как это делается.
Мы надеялись, что желание поможет нам преодолеть застенчивость, но по-прежнему испытывали неловкость. В какой-то миг в темноте, ощущая повисшее напряжение, я даже предложил поговорить, рассчитывая, что так мы сможем от него избавиться. Неужели я, сам того не желая, веду себя слишком отстраненно? Нет, вовсе нет, – ответил он. Я капризничаю? Капризничаю? Нет. Тогда что такое?
– Время, – ответил он и, по обыкновению, больше ничего не добавил.
Ему нужно время? – спросил я, почти готовый отодвинуться от него на другой конец кровати. Нет, ответил он. Я не сразу понял, но он имел в виду, что прошло слишком много времени.
– Просто обними меня, – вдруг сказал я.
– И посмотрим, куда это приведет? – тут же парировал он, пропитывая каждое слово иронией. Он явно нервничал.
– Да, и посмотрим, куда это приведет, – повторил я. Я вспомнил, как пять лет назад приехал к нему в университет и он дотронулся до моей щеки ладонью. Я бы без раздумий переспал с ним тогда, если бы он попросил. Так почему он не попросил?
– Потому что ты бы посмеялся надо мной. Потому что мог отказать. Потому что я не был уверен, что ты меня простил.
В ту ночь мы не занялись любовью, но я засыпал в его объятиях, и чувствовал его дыхание, и узнавал его запах после стольких лет, и знал, что я наконец-то в постели с моим Оливером и, когда мы отпустим друг друга, никто из нас никуда не денется, – и именно поэтому я понял, что, несмотря на два минувших десятилетия, мы ни на день не старше молодых людей, которыми были так давно под этой крышей. Утром он посмотрел на меня. Я не хотел, чтобы расстояние между нами заполнила тишина. Я хотел, чтобы он заговорил. Но он говорить не собирался.
– Это утренняя… или из-за меня? – в конце концов спросил я. – Потому что у меня не утренняя.
– И у меня, – сказал он.
Именно я, а не он вспомнил, как он любил начинать.
– Я занимался этим только с тобой, – признался он, окончательно подтверждая наши общие намерения, и добавил: – Но все равно нервничаю.
– Никогда не видел, чтобы ты нервничал.
– Знаю.
– Я тоже должен тебе кое в чем признаться… – начал я, потому что хотел, чтобы он знал.
– Что?
– Я сохранил все это для тебя.
– А что, если бы нам не привелось быть вместе?
– Такого быть не могло, – сказал я и не удержался: – Ты знаешь, что мне нравится.
– Знаю.
– Значит, ты не забыл.
Он улыбнулся. Нет, не забыл.
На рассвете, после секса, мы пошли плавать, как много лет назад. А когда вернулись, остальные обитатели дома еще спали.
– Я приготовлю кофе.
– Безумно хочу кофе, – сказал он.
– Миранда любит кофе по-неаполитански. Мы уже сто лет его так варим.
– Отлично, – бросил он и отправился в душ. Я наполнил кофеварку и поставил кипятиться воду для яиц. Затем положил на стол две сервировочные салфетки, одну во главе стола, а другую рядом, сунул в тостер четыре кусочка хлеба, но не включил его. Когда Оливер вернулся, я попросил его последить за кофе, но не переворачивать кофеварку, как только кофе приготовится. Мне нравились его расчесанные, но все еще влажные волосы. Я забыл, что по утрам он выглядит так. А каких-то два часа назад мы сомневались, что вообще когда-нибудь займемся любовью вновь. Я перестал суетиться с завтраком и посмотрел на Оливера. Он понял, о чем я думаю, и улыбнулся. Да, напугавшая нас неловкость осталась позади, и, словно в подтверждение этого, по пути из кухни в душ я поцеловал его в шею долгим поцелуем.
– Меня давно так не целовали, – признался Оливер.
– Время, – подколол я его.
После душа я вернулся на кухню и с удивлением обнаружил, что Оливер и Оливер сидят друг рядом с другом с длинной стороны стола. Я положил в кипящую воду шесть яиц, каждому по два. Оливеры обсуждали фильм, который мы накануне вечером смотрели по телевизору. Оливер явно сразу понравился маленькому Олли.
Намазав горячие тосты маслом для всей компании, я смотрел, как Оливер срезает верхушку яйца сначала для маленького Олли, а потом и для себя.
– Ты знаешь, кто научил меня этому? – спросил Оливер.
– Кто? – полюбопытствовал мальчик.
– Твой брат. Он каждое утро срезал для меня верхушку яйца, потому что я не умел. В Америке такому не учат. А я научил своих сыновей.
– У тебя есть сыновья?
– Да.
– Как их зовут?
Он сказал ему.
– А ты знаешь, в честь кого тебя назвали? – наконец спросил Оливер.
– Да.
– В честь кого?
– Тебя.
Когда я услышал это, у меня перехватило дыхание. Сказанное ими выражало все то, что мы не произносили вслух, на что не нашли ни времени, ни слов, – и стало словно бы последним аккордом, разрешающим незаконченную мелодию. Столько времени минуло, столько лет; кто знает, сколькие из них, потраченные, на первый взгляд, впустую, неведомо для нас сделали нас лучше. Неудивительно, что я растрогался. Этот ребенок словно был нашим ребенком, и появление его, казалось, было явственно предречено; и мне вдруг все стало ясно, потому что имя это дали мальчику неслучайно, потому что мы с Оливером всегда были одной крови, и он всегда жил в этом доме, и был частью этого дома, частью нашей жизни.
