Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Нэнси Хьюстон
Рена встряхивается, смотрит на парня, стоящего за кассой. На вид ему лет восемнадцать-девятнадцать, он одет в футболку с Бобом Марли[27] на груди и улыбается ей весело и сочувственно. Не обзывает их про себя проклятущими туристами, Рену явно жалеет, говорит, что время терпит, она еще очень даже ничего — Какие ваши годы?! — а погода стоит потрясающая.
«Интересно, кто он? — думает Рена. — Кто его родители? О чем он мечтает, чем хочет заниматься, кроме убийственного восьмичасового рабочего дня под музыку, от которой вскипает мозг? Какого будущего он жаждет? Сегодня наши судьбы мимолетно едва соприкоснулись: еще несколько мгновений — и все закончится, я забуду этот час потерянного времени, и все же…
…я почему-то представляю, как лежу, обнаженная, на изящном, но мускулистом теле этого молодого флорентийца, его лоб покрыт капельками пота, я целую щетину над его верхней губой, он ласкает меня длинными загорелыми пальцами».
Субре не терпится услышать продолжение.
«О, счастье воображаемого, возможного, мыслимого! Первое из человеческих прав: свобода фантазии! Быть не там, где ты есть, а там, где тебя нет. Да, это действует в двух направлениях: пока муж донимает супругу нудными наставлениями, она может думать о покупках, которые нужно сделать, а вытирая посуду, млеть от счастья, воображая себя в объятиях любовника. Хасид во время соития исполняет супружеский долг через отверстие в простыне, чтобы сконцентрироваться на мыслях о Всевышнем и Его завете праотцу Аврааму «Плодитесь и размножайтесь», но никто не в силах помешать замотанной в ткань женщине мечтать в это время о Брэде Питте. На фотографиях, сделанных Араки в некоторых ночных клубах Токио, можно разглядеть вертикальные панели из клееной фанеры, на которых чья-то рука набросала женский силуэт в натуральную величину. Вместо головы — снимок кинозвезды, на причинном месте — дырка. Клиент может засунуть туда член и воображать, что имеет диву, пока его обслуживает женщина, сидящая на скамеечке по другую сторону. Говорят, чаще всего этим занимались старухи, страшные, как смертный грех, но с безупречной техникой. “Ты только представь, — воскликнула Керстин, услышав от меня эту историю, — в Токио происходит землетрясение, здание клуба рушится, и один из клиентов обнаруживает, что облегчился в ладони собственной матери!” А мне намного интересней, о чем думают профессионалки, утоляя сексуальный голод невидимых клиентов… Да, женщины тоже предаются фантазиям — и делают это с удовольствием!»
Дальше, дальше, не останавливайся! — шепчет Субра, как будто впервые слышит эти разглагольствования.
«Ах, как прекрасен был день, когда Ксавье повел меня в Дублинскую Национальную галерею, и мы час не могли оторваться от “Оплакивания Христа” Пуссена… Сэмюэль Беккет[28] был совершенно потрясен этим Христом, таким милым и живым, полным мужской силы, этими женщинами, касающимися Его чресел и плачущими над Его тайнами. На полотне физическая природа Господа ощутима как наяву. Я смотрела и не могла понять, почему Его человеческий опыт ограничился страданием, почему на Его долю выпали только кровавые раны и темное искушение, почему Он не познал телесного наслаждения. Тем вечером в пабе я снова вспоминала эту картину, глядя на пальцы левой руки музыканта, с проворством краба передвигающиеся по струнам банджо. Эти пальцы потрясли меня, как Марфу и Марию — обнаженное тело Иисуса. Ощущая на губах бархатный вкус “Гиннесса”, мысленно повторяя два слова — “сперма” и “миро”, — я начала представлять, как руки музыканта ласкают мои бедра, грудь, плечо… В перерыве Ксавье встал, решив уйти, я попросила подождать меня на улице, наклонилась к эстраде и шепнула: “Ваша левая рука творила чудеса…” Музыкант повернул голову и… утонул в моих глазах. Он резко выпрямился, схватил меня за запястье и спросил: “Как вас зовут?” Я по голосу поняла, как сильно он возбудился. “Рена”, — ответила я по-английски, с радостью обойдясь без грассирования. “Я — Майкл”, — сказал он и, боясь, что я вот-вот исчезну из его жизни, начал жестикулировать, пытаясь выяснить, местная я или нет и можно ли со мной связаться. Я покачала головой, наклонилась еще ближе и шепнула: “Спокойной ночи!”
Мимолетная встреча зажгла мою кровь, и на следующий день, занимаясь любовью с Ксавье, я смотрела в зеркало в позолоченной раме и видела там не только наши отражения, но и Иисуса с Беккетом, и музыканта по имени Майкл. Никто не может наказать нас за подобные тихие радости. Даже афганские женщины, не снимающие бурку, в мечтах скачут по облакам на жеребцах, сжимают коленями взмыленные бока, задыхаются и кричат от восторга и наслаждения. Каждая женщина — Вселенная, и никто не помешает ей принимать у себя тех, кто умеет любить и отдаваться им посреди звездного неба».
Вопрос с «Кодаком» закрыт.
Рена объясняет отцу и мачехе обратную дорогу, обещает вернуться к восьми, удаляется… и мгновенно снова чувствует себя собой, ее тело начинает жить в прежнем ритме.
Dante[29]
На улице Борго Альбици царит покой. Она фотографирует игру теней на фасадах и балконах домов — ромбы, овалы и треугольники, такие четкие в этот день конца октября.
Рена проходит мимо маленькой часовни, читает надпись над входом и начинает громко смеяться.
«Итак, — говорит она себе, — здесь, в этой темной, простой и строгой церквушке со стенами, беленными известью, в 1284 году Данте Алигьери впервые увидел Беатриче ди Фалько Портинари и сразу влюбился. Ему было девятнадцать, ей — восемнадцать.
История умалчивает, посмотрела ли Беатриче на молодого человека, пожиравшего ее взглядом, почувствовала или нет его смятение. Бог весть… Точно известно одно: Данте не заговорил с Беатриче, не коснулся ее руки. Годом позже он женился на другой, она родила ему детей… а в 1287 году, в этой же церкви, поэт присутствовал на венчании Беатриче с крупным банкиром. Между ними так ничего и не случилось!
О, невероятная мощь мужской сублимации! Любовь Али[30] — цельная, невинная, непочатая — не нуждалась в Беа[31], чтобы выжить. Ему был нужен только он сам. Он был самодостаточен. Данте владел волшебным камнем и умел высекать из него искры. “Беатриче” была сердцем,
