Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Снял Ли Саньжэня с поста старосты, который тот занимал сорок лет.
Устроил собрание и снял его с поста.
Лишившись поста, Ли Саньжэнь снова разинул рот и еще долго ни слова не мог сказать. И на том же собрании завотделом народного образования стал лично агитировать деревенских за продажу крови, много всего наговорил. Говорил про прошлое, говорил про будущее, говорил про развитие рынка плазмы, про обогащение народа и укрепление государства, а в конце уставился на деревенских и заорал: «Вы вообще меня слушали? Хоть слово ответьте! Считайте, что это просьба! Не могу же я один тут целый день распинаться! Вы что, уши дома на подушке оставили?»
Его крик напугал кур, и они с квохтаньем унеслись куда подальше. Напугал собаку, дремавшую подле хозяина, она подскочила и сердито залаяла. Собачий лай напугал и хозяина, он огрел собаку сапогом под ребра: «Полай мне еще! Полай! Ты на кого пасть разеваешь? На кого пасть разеваешь?»
И собака, поскуливая, убежала.
И заведующий отделом народного образования бросил свои бумаги и сердито плюхнулся на стул. Посидел немного и направился к школе, чтобы поговорить с моим дедом.
В школе мой дед уроков не вел. Но считался учителем. Старшим из учителей. В детстве дед читал «Троесловие», назубок знал «Сто фамилий», умел вычислять восемь знаков по «Десятитысячелетнему календарю»[6]. После Освобождения[7] сверху взялись проводить кампанию по искоренению неграмотности в деревнях и селах, и в кумирне Гуань-ди, что стояла к югу от Динчжуана, устроили начальную школу, а моего деда назначили учителем. Сперва он учил детей читать «Сто фамилий», потом – чертить палкой на земле иероглифы из «Троесловия», а после сверху прислали специально обученного учителя, и с той поры дети из Лючжуана, Хуаншуя и Лиэрчжуана собирались в динчжуанской кумирне на уроки, а новый учитель объяснял им, что иероглифы пишутся слева направо и сверху вниз, что наша страна называется Китайской Народной Республикой, а столица ее – Пекин, что осенью дикие гуси улетают на юг. Дед больше не вел уроков, но остался служить в школе, выполнял подсобную работу, звонил в колокол, смотрел, чтобы из кумирни ничего не украли.
Так и смотрел уже несколько десятков лет. Учителям причиталась зарплата, а деду причитались нечистоты из школьного туалета. Этими нечистотами дед удобрял свое поле, год за годом удобрял свое поле. Год проходил за годом, складываясь в десятилетия, и все в деревне называли деда учителем. Школьное начальство, распределяя зарплаты, не считало деда за учителя, но если кто из учителей отлучался, его приходилось подменять, и все в деревне считали деда учителем.
Дед уроков не вел. Но считался учителем. Когда завотделом образования пожаловал в школу, дед подметал двор – услыхал, что начальство хочет с ним поговорить, залился краской, бросил метлу и поспешил к воротам. Дед зарысил к воротам, а при виде заведующего отделом образования его лицо налилось восторгом, словно осенний пейзаж.
– Прошу, пожалуйте внутрь, присядем, – говорил дед.
– Времени нет на посиделки, – ответил начальник. – Учитель Дин, заведующие отделами и председатели комитетов со всего уезда колесят по деревням и селам, агитируют крестьянское население продавать кровь. Нашему отделу образования выделили пятьдесят деревень для агитработы, приехал я в Динчжуан, не успел толком развернуть агитацию, а уже получил от ворот поворот.
– Продавать кровь? – ахнул мой дед.
– Деревенские вас уважают, в Динчжуане теперь нет старосты, в такую минуту вы не можете оставаться в стороне.
– Силы небесные, продавать кровь?
– Отдел образования должен сагитировать пятьдесят деревень в уезде, на кого же нам положиться, как не на вас?
– Батюшки-светы, чтобы народ продавал кровь!
– Учитель Дин, вы человек образованный, как же не понимаете: кровь в теле – что вода в роднике, ее продаешь, а она только прибывает.
Дед застыл на месте, от потрясения его лицо сделалось жухлым, как зимняя равнина.
– Учитель Дин, вы ведь уроков в школе не ведете, только звоните в колокол да следите за порядком, но коллектив несколько раз представлял вас к званию «Образцовый педагог», и я всегда утверждал вашу кандидатуру. Звание – это и денежная премия, и почетная грамота, а вы мне в эдакой мелочи отказываете. Обидеть меня хотите?
Дед застыл у ворот и молчал. Молчал, вспоминая, как год за годом учителя математики и словесности бились за звание образцового педагога. Ни один не желал уступать в этой битве, и в конце концов к званию представляли моего деда. В городе утверждали дедову кандидатуру, приглашали явиться за грамотой и денежной премией. Премия была небольшая, хватало на два мешка удобрений, зато ярко-красные грамоты до сих пор висели в дедовой сторожке.
– Другие отделы и комитеты сагитировали уже по семьдесят деревень, у иных и восемьдесят наберется, а я даже сорок деревень не могу поднять на продажу крови. Не заведовать мне больше отделом образования.
Дед молчал. Дети выглядывали во двор, облепив школьные двери и окна, головы – будто наваленные горкой арбузы.
И те два учителя, не удостоенные звания образцовых педагогов, тоже выглядывали наружу, лица их светились ярче обычного: учителя хотели завести разговор с начальником отдела образования, но тот их даже не узнал.
Начальник знал только моего деда.
– Учитель Дин, – сказал завотделом, – я ни о чем вас больше не прошу, только выступить перед деревней, сказать, что в продаже крови нет ничего дурного. Ведь кровь у человека – все равно что вода в роднике, ее продаешь, а она только прибывает. Вот так им и скажите, это и скажите, неужели вы откажетесь посодействовать отделу образования?
– Ладно, попробую, – наконец промямлил дед.
– Вот и хорошо, всего-то пару слов сказать.
Снова позвонили в колокол, собрали людей на пятачке в центре деревни, завотделом попросил моего деда выступить с речью, сказать, что кровь в теле – как вода в роднике, ее продаешь, а она только прибывает. И дед мой встал под софорой, что росла посередине деревни, встал и долго стоял, вглядываясь в густую толпу, а потом наконец проговорил, не тихо и не громко:
– Идемте, – проговорил дед. – Идемте за мной.
И повел людей на восток, к пескам пересохшего русла. Была середина весны, дожди напитали землю, но Динчжуан с незапамятных времен стоял на песках старого русла Хуанхэ. Больше тысячи лет стоял на песках. Все деревни и села в округе стояли на песках старого русла Хуанхэ. Столетиями, тысячелетиями. Песок есть песок, но весенние дожди успели напитать землю. Дед взял в правую руку лопату и пошел впереди толпы. Завотделом образования и кадровые работники из уездного центра шагали за ним. И все
