Океан на двоих - Виржини Гримальди
– Если хочешь. Я лягу в дядиной.
Она поднимается на пару ступенек и останавливается.
– Спокойной ночи, младшенькая.
– Спокойной ночи, старшенькая.
На миг мне кажется, что Эмма хочет сказать что-то еще, но она уже поднялась по лестнице.
Я иду за дом, откапываю в кладовке подушки и ложусь в гамак. Небо усеяно звездами, и, если смотреть, не моргая, можно разглядеть Млечный Путь.
Младшенькая. Вот кто я. Младшенькой я родилась, младшенькой и умру. Я глубоко убеждена: очередность рождения детей в семье влияет, более того, предопределяет, какими они вырастут. Я наверняка была бы другой, окажись я старшей. Первый прокладывает путь, заполняет все пространство, поглощает все внимание. Родители сосредоточены на его жизни и всевозможных опасениях, такова сила первого опыта. Для многих семья рождается с первым ребенком. Со следующими она растет, первый ее основывает. Он берет на себя значимость и ответственность, неведомые тем, кто идет за ним. Они являются на занятое место. Внимание родителей разделено, опасений меньше, ведь все это уже испытано. У последующих детей есть модель, и они ведут себя в соответствии с ней или ей в противовес. Их характер формируется в реакции, в сравнении: они производят больше шума или поднимают меньше волн, они более такие или менее сякие. Я не знаю, какое место завиднее. У каждого свои преимущества и свои недостатки. Знаю только, что я вторая, младшая, последыш, и это я глубоко, всем нутром, чувствовала всю жизнь.
Я закуриваю и включаю телефон. Матье не ответил на мое сообщение. Он его прочел, судя по синему значку внизу экрана. Я мысленно формулирую следующее, которое ему напишу, но делаю над собой усилие, чтобы его не отправить. Моя гордость смотала удочки одновременно с его уходом. Я сознаю, что поступаю себе во вред, засыпая его мольбами, но это сильнее меня. Я лихорадочно перебираю бусины на браслете, когда в окне второго этажа появляется голова Эммы.
– Агата, иди посмотри!
– Иду.
Я давлю окурок на земле – почти слышу, как ругается Мима, – и поднимаюсь в комнату к сестре. Она сидит перед телефоном. На экране маленькая девочка и кудрявый мальчуган.
– Дети, поздоровайтесь с вашей тетей.
– Здравствуй, тетечка!
Саша меня, наверное, совсем не помнит, ему было пять лет, когда мы виделись в последний раз. Алиса вообще знает меня только с чужих слов. Глядя на них, таких больших, я понимаю, как много времени прошло. Ну да, пять лет разлуки. Беременность, первые шаги, детский сад и начальная школа, разбитые коленки, рисунки на стенах, шатающиеся зубы, вечерние сказки, ботинки не на ту ногу, ярмарки, шепелявость. Много воспоминаний накапливается за пять лет.
Я перебрасываюсь с ними несколькими словами, они естественны, а я напряжена, слишком громко смеюсь – чтобы не подумали, что я растрогана.
На экране появляется Алекс.
– Привет, Агата! Рад тебя видеть.
– И я тебя!
С ним тоже случилось много всего за эти пять лет, в том числе он потерял половину волос.
– Когда ты к нам приедешь? – спрашивает он.
– Ой, да! – подхватывает Саша. – Приезжай к нам в гости!
– Она прямо сейчас приедет? – спрашивает Алиса.
Я опять смеюсь.
– Нет, детка, но я приеду в другой раз. Обещаю!
Телефон слегка вздрагивает. Я вынимаю его из руки сестры и прислоняю к стопке одежды на этажерке. Я задаю вопросы детям, узнаю, как поживает зять, я вижу Эмму в роли матери, жены, я-то больше знаю ее в роли сестры, а потом Алекс объявляет, что уже поздно, детям пора в кровать, экран гаснет, сестра говорит, ей тоже пора спать, целует меня, и дверь закрывается. Я возвращаюсь в гамак, к сигарете и браслету из бусин, думая, что, хотя между нами был экран и вся страна, то, к чему я ненадолго приобщилась, очень похоже на семью.
Тогда
Июнь, 1990
Эмма – 10 лет
Дорогой журнал «Микки Маус»,
Я увидела, что можно тебе написать и задать вопросы, и у меня есть вопрос. Я посмотрела «Голубую бездну» и мечтаю работать с дельфинами. Я хочу знать, где и чему мне надо учиться. Очень надеюсь получить ответ (я написала в «Стар Клаб», они не ответили).
Эмма
P. S. Я не очень люблю Дональда, он всегда сердится.
Сейчас
6 августа
Эмма
7:10
Я уже не сплю. Такое часто бывает в последнее время. Черные мысли вырывают меня из сна, и, чтобы избавиться от них, приходится вставать.
Раньше это была прерогатива Агаты. Тревожность – ее территория. Моей был прагматизм. Эмма умеет справляться с трудными ситуациями. Эмма все разрулит. Эмма такая зрелая. Всю жизнь я носила костюм, который на меня надели, не спросив, впору ли он мне. В сорок два года я обнаруживаю, что он мне тесен.
Я слышу, как за стенкой посапывает Агата. Она легла поздно. В два часа ночи повернулась ручка входной двери. Я одеваюсь и спускаюсь по лестнице, не наступив на скрипучую ступеньку. Едва проснувшееся солнце просачивается в щели ставней. Я открываю их, утренняя прохлада наполняет гостиную, и я опускаюсь в кресло.
Это место Мимы. Шестьдесят два года она сидела в нем каждое утро. Она прочла в нем сотни книг, связала кучу свитеров, писала стихи, проверяла домашние задания своих учеников, чистила картошку, качала сыновей, оплакивала одного из них, расчесывала мои волосы. На круглом столике возле подлокотника я узнаю тетрадь, в которую она записывала все свои рецепты. Большинство достались ей от матери, а той в свою очередь от ее матери, и тетрадь была предназначена нам. Мима принадлежала той эпохе, когда готовили только женщины, ей бы и в голову не пришло передать тетрадь нашим кузенам. Я листаю страницы, некоторые со следами жира или глазури, и каждый рецепт несет с собой воспоминание. Спагетти с фрикадельками, кускус, польпеттоне, ушки, тирамису, миас, равиоли с рикоттой, фарфалле с кабачками, лазаньи, кампанаре, мороженое с киви, апельсиновый торт – я так и вижу ее с повязанным вокруг талии передником в маленькой кухоньке без столешницы. Мне было лет шестнадцать, когда она вбила себе в голову научить меня готовить ньокки. Мне больше хотелось пойти на пляж с соседкой, но я чувствовала, как ей важно передать мне свой опыт. Я великодушно согласилась уделить время, сказав подружке, что скоро приду, в полной уверенности, что мы управимся максимум за час. Через четыре часа, когда блюдо наконец приготовилось, Мима была довольна, сестра голодна, а мне хотелось вскрыть себе вены луковой кожурой. Бабушка вонзила вилку в ньокки и положила клецку мне в рот, прежде чем я успела отстраниться. Я прожевала, закатив глаза, и постановила, что нет, собственно, никакой разницы с ньокками из супермаркета.
Последняя страница тетради исписана дрожащим почерком, так непохожим на уверенный и прямой почерк первых рецептов. От этого контраста у меня щемит сердце. Для меня, маленькой девочки, бабушка всегда была старой. Я только недавно поняла, что, когда я родилась, ей не было пятидесяти. Мои дети, наверное, сейчас видят меня такой, какой я видела ее тогда. Она состарилась без меня. Я пропустила ее последние годы. Мы регулярно созванивались, я отправляла ей фотографии, но не приезжала. Думала, время еще есть, просто не представляла, что она может на самом деле однажды уйти. Она единственная никогда нас не подводила. Она была надежной, была незыблемым ориентиром. В моем бегстве бабушка стала побочным ущербом.
Мне надо проветриться.
Я беру сумку, ключи от машины и выхожу из дома.
7:42
Не знаю, как я здесь оказалась. Я ехала без цели, ведомая воспоминаниями о былых летних днях. У моих ног океан, вода лижет мне пальцы. Он сегодня спокоен. Солнце припекает спину, я задираю платье и делаю несколько шагов. Пляж почти пуст. К воде идет старик в сопровождении
