Девочки в огне - Робин Вассерман
– Мы направляемся на запад?
– Разумеется, на запад.
На западе, сказала Лэйси, был Фронтир[4]. Запад – рубеж цивилизации, край света, место, куда бегут в поисках золота, Бога или свободы, там ковбои и кинозвезды, землетрясения и доски для серфинга, и безжалостное солнце пустыни.
– Ну как, хочешь?
В том году Лэйси трижды, словно искусительница из сказки, предлагала мне уехать с ней, и каждый раз я говорила «нет», воображала себя умницей и отказывалась поддаться искушению и пуститься во все тяжкие. Не понимая, что «все тяжкие» поджидают меня в Батл-Крике – что опасность совсем рядом.
Но в тот раз я не сказала ни «нет», ни «да». Только рассмеялась, поэтому вместо Фронтира, моря или земли обетованной она привезла нас к озеру. Всего двадцать миль от города, семейный пляж, рыбацкий причал, заросли тростника и укромные местечки для влюбленных, грязная подстилка из пустых пивных банок для всех остальных. В тот день там было пусто, только тишина и простор, голые ветви, нависающие над серым побережьем, безлюдные мостки, с которых призраки детей прыгали на невидимые плоты и ныряли в сверкающие волны. Стояла зима, и она принадлежала только нам. Я уже бывала здесь раньше, всего пару раз, потому что мать терпеть не могла пляжи, а отец – воду, что делало натужный «семейный выезд на природу» еще более жалким, чем обычно. Строя песчаные замки на пляже, забитом детьми из рекламы товаров для активного отдыха, валяющимися под пляжными зонтиками и сигающими в воду с отцовских плеч, я всегда чувствовала себя худшей половиной дуэта из комиксов про Гуфуса и Таланта. Талант строит замок со рвом; Талант закапывает мамашу в песок; Талант изображает утопленницу, качаясь на волнах, и ходит на руках по илистому озерному дну. Гуфус лежит на полотенце с книжкой, пока мать с карандашом в руках просматривает рабочие документы, а отец открывает очередное пиво; Гуфус учится держаться на воде и гадает, кто ее спасет, если она начнет тонуть, потому что родители плавать не умеют.
Лэйси заглушила мотор и выключила музыку, окунув нас в неловкое молчание.
Она глубоко вздохнула:
– Зимой здесь отлично. Кругом мертво. Как будто погружаешься в стихотворение, понимаешь?
Я кивнула.
– Ты пишешь? – спросила она. – По тебе видно. Что ты пишешь.
Я снова кивнула, хотя к действительности это имело самое отдаленное отношение. У меня где-то завалялась стопка заброшенных дневников – толстых тетрадок с парой высокопарных предложений на первой странице и сотнями пустых листов, каждый из которых напоминал, что мне практически нечего сказать. Я предпочитала слова других людей, истории других людей. Но для Лэйси я готова была стать девушкой, которая пишет собственную историю.
– Вот видишь! – торжествующе воскликнула она. – Я тебя совершенно не знаю, но такое ощущение, что мы уже знакомы. У тебя тоже так?
Хотя почти все мои слова с тех пор, как мы сели в машину, были угодливой ложью, ощущались они правдой. Казалось, будто Лэйси хорошо меня знает, во всяком случае – хорошо знает ту, кем я хотела быть; с каждым своим вопросом она вдыхала жизнь в новую меня, и ей было совершенно ясно, что она знает эту девушку вдоль и поперек. Знание – прерогатива создателя.
– Какое число я задумала? – спросила я.
Она сощурилась, прижала пальцы к вискам, типа «изобразим ясновидящую»:
– Никакое. Ты думаешь о том, что произошло в школе.
– Вовсе нет.
– Брехня. Думаешь, но изо всех сил стараешься не думать, потому что, если дашь себе волю, растравишь себя, то начнешь рыдать, вопить, полировать кастет – и выйдет сплошной бардак. А ты ненавидишь бардак.
Не очень-то приятно быть настолько предсказуемой.
– Чего ты боишься, Декс? Ты бесишься, реально бесишься, чего уж хуже? Думаешь, по твоему велению у Никки Драммонд мозг потечет из ушей?
– Наверное, мне лучше пойти домой, – сказала я.
– Господи, да ты посмотри на себя. Вся бледная, задерганная. Как следует распсиховаться иногда полезно. Клянусь.
Я хотела возразить, что тут нет логики. Глупо вот так злиться. Дело ничем не кончилось, нет смысла себя распалять.
Нет смысла страдать.
– Заткни киску тампоном, – повторила я вслух: вдруг это поможет изгнать беса. Выжечь его из своей души каленым железом.
– Что-о?
– Это она так сказала. Никки. Сегодня.
Лэйси присвистнула.
– Хреново. – И она расхохоталась, но смеялась вовсе не надо мной. Я была в этом уверена. – Маленькая мисс Главная Похабница. Какое убожество.
А потом, самым чудесным образом, мы рассмеялись уже вместе.
– Знаешь, зачем я привезла тебя сюда? – спросила она наконец, когда мы успокоились.
– Чтобы заанализировать меня до смерти?
Она понизила голос до шепота серийного убийцы:
– Потому что здесь никто не услышит твоих воплей.
Пока я гадала, ждет ли меня третий акт поучительной пьесы «не садись в машину к незнакомцу, а не то твой изуродованный труп найдут в озере», Лэйси подошла к кромке воды, закинула голову и заорала. Это было прекрасно: восхитительный шквал праведного гнева, и мне захотелось испытать такой же.
Вопль закончился, и она повернулась ко мне:
– Твой черед.
Я попробовала.
Заняла место Лэйси, ступив кедами точно на отпечатки ее ботинок. Оглядела поверхность воды, усеянную льдинами, в мерцании которых было что-то первобытное. Проследила за паром, выходящим изо рта, и сжала в кулаки руки в перчатках – чтобы согреться, чтобы собраться с силами.
Я стояла у кромки воды, и мне очень, очень хотелось заорать ради нее. Доказать ей, что она права и мы с ней похожи. Я ощущаю то же, что она. И сделаю то, что она скажет.
Но вместо этого я чувствовала себя глупо, и ничего не получилось.
Лэйси взяла меня за руку. Наклонилась, прижалась головой мне ко лбу:
– Мы над этим поработаем.
На следующее утро Никки Драммонд нашла в замочной скважине своего шкафчика окровавленный тампон. Днем она проследовала за мной в женский туалет и прошипела:
– Что за херня с тобой творится? – пока мы обе мыли руки, стараясь не смотреть друг на друга в зеркале.
– Сегодня, Никки? – И я взглянула на нее, Горгону моего детства, но не окаменела. – Сегодня ровно никакой херни.
Лэйси. До встречи с тобой
Если ты и правда хочешь знать абсолютно все, Декс, – хотя я больше чем уверена, что такого тебе не переварить, – то знай: раньше я была точь-в-точь как ты. Может, не точь-в-точь – не настолько активно зажмуривалась, чтобы не видеть вещей, которые меня бесят, – но типа того. Понимаю,
