Федор Кнорре - Одна жизнь
Некрасивая сухонькая Дагмарова была хорошей актрисой, и театры менять ей приходилось чаще всего ради того, чтобы пристроить в труппу своего смазливого, но довольно потрепанного мужа, в которого она много лет была верно и ревниво влюблена.
- Что в гостинице! - втиснулся в разговор своим наглым голосом администратор труппы Маврикий Романович. - Где клопам быть, как не в гостинице! А вот у нас в Бобруйске на сцене завелись клопы! Ну повсюду! Например, Клеопатра возлежит на ложе, тут, понимаете, кругом Марк Антоний, римляне, центурионы, а ее клопы припекают. Подохнуть можно!
Дагмаров засмеялся. Он всегда поддерживал хорошие отношения с администрацией.
- И все ты врешь. И ничего этого не было, - неторопливо прихлебывая, проронил Кастровский.
- Почему это я обязательно вру?
- А правда, задумайся, друг мой. Почему? Старая антрепренерская привычка, что ли?
- Вспо-омнил... Да что я за антрепренер был?
- Мелкий, а все-таки мошенник.
- А ну тебя, - нисколько не обижаясь, развязно хохотнул Маврикий. Почему мошенник?.. Ведь какое время было? Проклятый старый режим. Темное царство и всякая такая петрушка.
- А при новом строе ты, стало быть, и мошенничать больше не станешь? участливо спросил Кастровский.
- Даже смешно! Я теперь администратор, на государственной службе! Как же я теперь, к примеру, недоплачу жалованье актеру? Меня тут же выгонят и еще заклеймят позором. Как же мне теперь мошенничать?
- Ну, это ты еще сообразишь, голубчик. Разберешься!
Все засмеялись, а сам Маврикий громче всех, показывая, что умеет ценить безобидную шутку.
- А где же Истомина? - вдруг вспомнила Дагмарова, когда ее муж, кончив пить, встал со своего ящика. - Леля, где вы? Что же вы не идете чай пить, детка?
Утром все проснулись от странной тишины. Тихонько посвистывал ветер. Отцепленный вагон, на стенке которого ярко-красный красноармеец, весь из кубов и треугольников, колол штыком вялого зеленого змея с человечьей головой в генеральской фуражке, одиноко стоял среди громадного пустыря, заросшего бурьяном, на далеком запасном пути.
Станции даже видно не было. По дну песчаного карьера красные от ржавчины рельсы узкоколейки вели в заросшее болотце, где квакали лягушки.
- Боже мой! - страдальчески воскликнула Дагмарова. - Если они не хотят везти нас дальше, пускай они отправят нас обратно.
Режиссер Павлушин сумрачно молчал, ожесточенно приглаживая свои жесткие белобрысые волосы. Едва успевала по ним проехать щетка, они упрямо поднимались стоймя. Наконец он нервно отвернулся от зеркала и швырнул щетку на свою скомканную, запыленную постель.
- Прошу всех сохранять дисциплину и спокойствие. Я иду!
Маврикий его уже давно дожидался. Они слезли по железной лесенке на рельсы и по шпалам зашагали к станции.
На переполненной солдатами станции их жалкий "штатский" мандат показался почти комичным, совершенно ничтожным рядом с грозными военными чрезвычайными мандатами всяких особоуполномоченных.
Их даже толком слушать не стали, да еще обругали и высмеяли за то, что они позволили себя отцепить.
- Позвольте, но ведь мы не сами себя отцепили! - оправдывался Маврикий.
- Ах ты сиротка, - с гадливостью оглядывая жалкую фигуру Маврикия, сказал громадный матрос с казачьей шашкой. - Ты меня вот попробуй-ка отцепить! - и похлопал себя по животу, где, как гири, оттягивая ремень, у него висели чугунные гранаты.
Маврикий, питавший врожденное и непреодолимое отвращение ко всему, что могло колоть, рубить, стрелять, а тем более взрываться, попятился от матроса, пряча назад руки, как от ядовитой змеи, и необыкновенно ловко, даже опередив Павлушина, нырнув за дверь, вернулся на пустырь к актерскому вагону.
И тут режиссер Павлушин, сам перепугавшийся до легкого заикания во время переговоров на станции, вдруг почувствовал себя глубоко оскорбленным и униженным, пришел в бешенство и обрушился на Маврикия.
Дав полную волю своей ярости, он, топая ногами, истерическим голосом выкрикивал, как бывает в таких случаях, полную бессмыслицу насчет того, что он чего-то не позволит, еще покажет, не допустит!
- Это вы отвечаете, что нас отцепили!.. Вы ответите! Вы бесстыдный человек.
Маврикий, с полным равнодушием относившийся к оскорблениям своей личности, шмыгал носом и бубнил в паузах:
- Хорошо, ну бесстыдный, ну ладно... Ну отвечаю... Вот я стою перед вами и отвечаю. Пожалуйста. Вам легче?
Истерические выкрики Павлушина взбудоражили всех актеров. Дагмарова всхлипывала, повторяя: "Я ничего больше не хочу! Пусть нас оставят в покое!" Кастровский довольно спокойно, но с нарастающим возмущением повторял: "Безобразие! Безобразие!.."
Все наступали на Маврикия, требуя, чтоб он немедленно шел обратно на станцию и добился отправки.
Маврикию ужасно не хотелось идти, но и оставаться на месте было не лучше. Он повернулся и поплелся к станции.
По пути он случайно заметил Лелю Истомину. Она сидела за опрокинутой вагонеткой с книгой на коленях.
- Вы слышали крик? - усмехнулся Маврикий. - Сумасшедшая будка на колесах. Из-за чего? Ну, нам отказали. Даже, пожалуй, немножко обругали и слегка выгнали. Большое дело! Зачем эти истерики!.. Знаете что, Истомина? Пойдемте сходим вместе!
- Чем же я вам помогу? Смешно!
- Мне не надо помогать. Просто они с мужиками там очень грубиянят. А при вас они поаккуратнее будут, а?
- Не знаю... - сказала Леля. - Но, пожалуйста, мне не трудно...
Шагая через рельсы сбегавшихся к станции путей, пролезая под вагонами и перебираясь через тормозные площадки теплушек, они добрались до края длинной платформы.
На солнцепеке у стены пакгауза мертвым сном спал на боку бородатый солдат, припав щекой к замусоренному полу платформы. Соломинки и подсолнечная шелуха шевелились от его шумного, тяжелого дыхания.
Другой солдат, валявшийся с ним рядом, вдруг вскинулся, приподнялся на локте и уставился на Лелю и Маврикия мутными, пьяными глазами. Казалось, все, что только можно расстегнуть, развязать или размотать в его одежде: тесемки, крючки, пуговицы, шнурки, обмотки, - все было расстегнуто, развязано и болталось, а сам он, казалось, еле удерживался, чтобы не развалиться на части.
Увидев Лелю, он сначала выпучил глаза, потом прищурил их, точно вглядываясь в какую-то отдаленную точку на горизонте, и вдруг угрожающе заорал натужным, рыгающим голосом, каким орут спьяну на скотину:
- Брысь отсюлева, Дунька! Кому я говорю, поди сюда! Кому это я приказываю!..
Маврикия как ветром сдуло, он сразу так припустил, что она осталась одна с солдатом на этом пустынном краю платформы.
Солдат сделал попытку вскочить, но ноги его не держали, и, всунув два пальца в рот, он засвистел и, сидя, затопал ногами по платформе.
Маврикий вежливо поджидал Лелю около паровоза, где кучами стояли красноармейцы эшелона, недавно подошедшего к платформе.
Он неопределенно ободряюще помахал Леле рукой:
- Э, пустяки, ничего страшного! Пьяная скотина... Дунька!.. - Он усмехнулся и искоса оглядел Лелю. - И все-таки досадно. На актрису вы чтой-то действительно ни капельки не похожи!
Маврикий оставил Лелю на платформе у медного колокола, велев никуда не отходить, чтобы не потеряться.
Она села на пустой ящик, валявшийся под колоколом, стала ждать.
На дальнем пути закричал паровоз, послышался нестройный лязг перекликающихся вдоль всего поезда буферов и медленно нарастающий гром множества покатившихся колес.
Время шло, а Маврикий все не появлялся. Леля вдруг испугалась, что он не вернется вовсе и она останется на этой чужой платформе одна, а тем временем, может быть, вагон уже куда-нибудь прицепили и все уехали.
Она вернулась бы к вагону, но туда нужно было идти мимо пьяных, которых она боялась. И тут услышала голос, кого-то окликавший:
- Эй, девчушка!
Она не сразу обернулась. У нее за спиной стоял высокий командир в смятой фуражке, хмуро надвинутой на глаза.
- Вы меня? - спросила она.
- Мы тебя, - грубо сказал командир. - Покажешь, где ваш вагон стоит.
- А где же Маврикий... администратор наш? - настороженно спросила Леля.
- Цел. Пошли, пошли, показывай... Поменьше болтай.
Они пошли, Леля рада была, что хоть не одной возвращаться к вагону мимо пьяных, и все-таки не без страха ожидала неизбежной встречи.
Пьяные были на своем месте. Расстегнутый и размотанный, тот, что свистел ей вслед, твердо стоял на ногах и тянул, поднимая с полу, товарища.
Увидев Лелю с командиром, он выпустил товарища, который сейчас же кулем рухнул обратно, и, широко расставив руки, загородил им дорогу.
- Ну что? - круто останавливаясь, спросил командир.
- А вот чего... - с игривой угрозой сказал пьяный и вдруг цепко ухватил Лелю за руку своей шершавой грязной ручищей. Командир даже не шевельнулся ей помочь, только покосился на нее, негромко угрюмо сказал:
- Ты что пропиваешь, солдат? Ты что празднуешь? Что белогвардейцы наступление ведут?
