Дина Рубина - Чужие подъезды
- Ну что ж теперь делать, Илька? Теперь ничего не сделаешь.
- Это мог быть мой сын, - тупо глядя в угол, пробормотал Илья самому себе. - Я удобно жил, всех моих детей убивали до рождения. Это большое удобство в жизни, когда и женщина относится к этому просто. Хотя б одна послала меня к черту!
- Теперь ничего не поделаешь, старик, - примирительно проговорил Егор. Они замолчали.
- Пойду, - вяло сказал Илья.
- Ну ты постой, расскажи толково - где встретил, о чем говорили!
Илья молча махнул рукой и, не глядя на друга, словно забыв о нем, вышел из комнаты и побрел к лифту.
- Я заскочу вечером! - крикнул вслед ему Егор. Илья не обернулся.
x x x
С пяти часов вечера он сидел на скамеечке перед третьим подъездом нового высотного дома у дороги и ждал.
Стало смеркаться. Истошно воя, к дому подползла мусорная машина, Илье со скамеечки был виден лихой, сноровистый мусорщик с лопатой и шофер с лицом юного шаха. Облокотившись о дверцу, сидя в кабине, он бесстрастно ждал, пока мусорщик управится. Он был отстранен и от самой машины, и от людей, бегущих с ведрами, этот юный шах был непостижимо далеко, в другом измерении, из старой восточной миниатюры, и там, на воображаемой миниатюре, длилась охота юного шаха, и золотой олень, сраженный царственной стрелой, в смертном изнеможении склонял к земле свои рога...
Все так же утробно воя, машина уползла к соседнему дому.
Илья почему-то считал, что Наташа появится со стороны дороги, но она вышла из подъезда - домашняя, в босоножках на босу ногу, бежевый плащик был накинут на плечи.
- Ну, - сказала она, подходя к скамейке. - Ну что, Илюша? Ну сколько можно сидеть? Илья сглотнул, поднялся и сказал хрипло:
- Наташа, зачем ты вышла замуж?
- Ты пьян? - с состраданием спросила она. - Что тебе нужно, Илья?
- Что ты наделала, дуреха! - тяжело дыша, тихо сказал он. - Почему не дождалась меня?
Он был готов к тому, что Наташа не захочет говорить с ним, уйдет, но она вдруг протянула руку и быстро оправила воротник его куртки. И снова, как утром, в грудь ему ударила тяжелая и теплая тоска - это был ее жест. Он вспомнил - этим движением десять лет назад она оправляла ему вечно торчащий воротник плаща.
- Ну, все, все... - торопливо и мягко проговорила она, оглянувшись украдкой на окна дома. - Иди, Илюша, теперь-то поздно все, поздно... Поздно себя мучить... Иди... - и сама быстро пошла к подъезду, но вдруг обернулась и сказала негромко, с напряженной грустной улыбкой:
- А помнишь, как мы в степи ночью заблудились, когда к бабе Нюре приехали? Нас на рассвете в село Ванька Справедливый на тракторе вывез, помнишь? - она сказала это так, словно между ними не было ни десяти этих лет, ни мужа ее и двоих детей, ни его бездарной жизни. В степи?.. Ночью?.. Нет. Он забыл. Но сейчас вдруг вспомнил побег из города и блуждание по ночной холодной степи, жадное молодое чувство голода и любви, огни пашущих тракторов, на которые они в конце концов вышли, и ласково подмигивающее лицо пожилого тракториста со странным именем Ванька Справедливый.
И он вдруг ужаснулся тому, что посмел забыть это, и вдруг с необыкновенной ясностью понял, что без Наташи забудет всю свою жизнь, сколько ни проживет, что надо спасать эту жизнь, а спасение - в Наташе.
Она вошла в подъезд. Илья бросился следом.
- Постой, Наташа, Наташенька, подожди, я прошу тебя! - он готов был лечь на ступеньки, чтобы остановить ее. - Как ты могла так быстро, так сразу, за один месяц...
- Ах вот оно что, - сказала она, остановившись. - Вот ты зачем пришел! Самому себе доказать, что я во всем виновата, успокоить себя пришел, что не стою твоих переживаний, что я, вертихвостка, за месяц тебя из головы выкинула!
Она подошла близко к нему и негромко, внятно, словно стараясь, чтобы каждое слово запомнилось Илье, проговорила:
- Так нет же, вот ты живи и знай, что я тебя как сумасшедшая любила... пока второго не родила... Долго любила, по инерции наверное.
Она повернулась, чтобы уйти, но Илья, обезумев, чувствуя в голове и во всем теле колотьбу пульса, схватил ее холодные забытые им руки и стал судорожно целовать их, бормоча невнятно, не слыша себя:
- Уедем... уедем, Наташа! Забирай детей, уедем к черту, далеко-далеко, любимая моя, чудо мое, ненаглядная! Брось все, уедем... Сердце мое, забирай детей, уедем к черту!.. - Он хватал и целовал пустые рукава ее бежевого плащика, накинутого на плечи. Если б она позволила, он бы и босоножки целовал. Илья чувствовал, что сейчас упадет, просто сползет вниз, к Наташиным ногам.
Но она вдруг ахнула и резко оттолкнула его. Илья потерял равновесие и привалился к противоположной стене подъезда, к гремящим почтовым ящикам. Несколькими ступеньками выше, плохо различимый в сумраке, стоял мужчина. Поняв, что его заметили, он повернулся и молча стал подниматься вверх. И Наташа, не глядя на Илью, так же молча заспешила за ним. Потом наверху хлопнула дверь, и все замерло.
x x x
Поздно ночью в дверь Семена Ильича позвонили. Кто-то ломился в квартиру, не отрывая пальца от кнопки звонка. Сонный, перепуганный, в нижнем белье, Семен Ильич выбежал в коридор и, не глядя в глазок, не пользуясь недавно вмонтированным переговорным устройством, распахнул дверь. На пороге стоял бледный растрепанный Илья. Его замшевая куртка, испачканная в грязи, оттопыривалась от двух бутылок водки.
- Узнал сыночка ненаглядного? - громко спросил он. - Вот пожаловал... Какой я раз у тебя? Второй? Третий?
Семен Ильич отступил на шаг и, пытаясь совладать с трясущимися руками и нижней челюстью, выдавил:
- Илья!.. Что - бабаня?.. Мама?!
- Да не бойся, никто не умер, кроме меня! - так же громко сказал сын, заходя и закрывая за собой дверь. - Ну, что ты так перепугался! Я же говорю, никто не умер.
Отец все еще не мог прийти в себя. Босой, раздетый, он топтался возле Ильи и не знал, что делать. Илья снял куртку, увесистую от тяжести двух бутылок, и накинул ее на плечи отца.
- Я перепугал тебя... - с сожалением сказал он. - Ты уж прости, знаешь ведь - я бесподобная скотина.
Он прошел в комнату и плюхнулся в кресло.
- Ты выпивши? - спросил Семен Ильич, торопливо надевая пижаму.
- Нет... Хотел надраться, да не получается.
- Неприятности? - сдержанно спросил Семен Ильич.
- Дай поесть, а... - попросил Илья. - Со вчерашнего дня не ел.
- Да господи, Илюша, что это с тобой? - отец разнервничался, побежал в кухню делать яичницу. Илья остался сидеть в кресле, разглядывая комнату. Свою типовую однокомнатную квартирку неугомонный изобретатель Семен Ильич превратил в уникальное жилище. Двери здесь не открывались, а ездили, шторы поднимались и опускались, стоило лишь на кнопку нажать. Точно так же включались многочисленные лампы и бра. Мебель ездила на колесиках. Тахта и стол были вмонтированы в стену и при надобности откидывались. Нажав определенную кнопку, можно было, не поднимаясь с кресла, послушать органного Баха. Полочкам, антресолям, складным выдвигающимся ширмам не было числа. Работы по реконструкции квартиры не прекращались вот уже двадцать лет.
- Чем ты занят сейчас? - спросил Илья громко, чтобы отец слышал в кухне. - Умывальник-проигрыватель? Или унитаз-кресло-качалка?
- Нет, я делаю сейчас витраж в кухне, - сказал отец, выглядывая. Он был в фартуке, с полотенцем, перекинутым через плечо. - Можешь посмотреть. Правда, он еще не закончен. Это очень просто: берешь изоортохроматические фотопластинки, срок годности которых истек, тушь разных цветов, проявитель, закрепитель...
- Папа, - спросил Илья, - почему вы расстались?
Семен Ильич застыл, медленно стянул с плеча полотенце, вытер им руки, молча повернулся и скрылся в кухне. Илья пошел следом за ним. Отец возился с кофе.
- Господи, - сказал Илья. - Какими надо было быть дураками! Вы - два хороших, честных, добрых человека...
- Знаешь, Илья, - медленно сказал отец, не оборачиваясь, - когда мы с Валей расставались, тебе было тринадцать, и я с ужасом ждал от тебя вот этих вопросов, мысленно возражал тебе, готовился ответить на все. Но ты... ты бегал на тренировки в волейбольную секцию, крутил целыми днями пластинки, читал детективы... Так странно, что те вопросы, которые ты должен был задать мне двадцать лет назад, ты задаешь сейчас. А я, знаешь, позабыл все ответы. - Он замолчал, стал открывать шпроты. - Почему разошлись? Разные люди, ссорились часто... Сейчас, правда, не припомню из-за чего, но тогда все казалось очень крупным и значительным. Тесно было вдвоем. Садись, ешь... Что там у тебя? Водка? Ну, давай выпьем.
- Ты знаешь, - торопливо сказал Илья, не притрагиваясь к рюмке, - у меня катастрофа, все летит к черту. Самое смешное - я даже повеситься не могу, никто не поверит, что это всерьез.
- Ты что? - испуганно спросил отец. - Бог с тобой, сынок!
- Вчера, понимаешь, выяснил наконец с собой отношения. Понял, кто я есть... Я - пятак с рублевой решкой. Во всем пятачок, не более. - Сын объяснял все задушевно-мрачным шепотом, а в глазах его сидел такой отчаянный, такой зловещий черт, что уж лучше было не возражать ему, не перебивать, не убеждать в обратном. - Ты вот обрати внимание, я у тебя который раз? Третий? А ведь ты больной, у тебя и печень, и сердце, и еще черт-дьявол. Ты ведь здесь лежать будешь, и воды никто не подаст.
