Книга Сивилл - Нелли Воскобойник
– Нет, – сказал он. – Король очень болен. А наследник[75] с Гитлером в наилучших отношениях. Он ездит в Берлин в гости к Адольфу и отзывается о евреях не лучше Геббельса. Если в Англии произойдет то же, что здесь, мы пропали. Мы не можем кочевать по миру. У нас есть только одна ценная вещь. Надеюсь, того, что мы за нее выручим, хватит на переезд. Но не на два! Надо ехать в Америку. Там я смогу работать – мое имя в Америке что-то значит. Пусть не профессором, но где-нибудь в глазной клинике. Мне только пятьдесят четыре, я еще смогу работать лет десять. А если повезет, и пятнадцать. Патенты мои уже истекли, но, может быть, там, в Америке, я смогу отладить еще один аппарат, взять на него патент… и тогда… Тогда ты отдохнешь, моя дорогая. Там Ариэль сможет найти клиентов или работу в серьезном архитектурном бюро. Там Лиспет не будет бояться всех незнакомых и Курт… ему будет хорошо там.
– Дед сделал этот подарок на день моего рождения, – сказала Мадлен. – Он был очень болен. Мы приехали к нему – он уже не вставал с постели. Я страшно обрадовалась, не хотела выпускать из рук. Но он подозвал меня к себе, попросил всех выйти и сказал, что это вещь очень дорогая и если когда-нибудь в жизни мне понадобится большая сумма денег, то ее можно будет продать. А если моя жизнь сложится счастливо, то я должна передать ее своему сыну или дочери с теми же словами. Мне только исполнилось десять, но я поняла важность его слов, и он увидел, что я поняла.
Моя жизнь сложилась счастливо, но деньги нам сейчас нужнее, чем в любой другой момент жизни. Посмотрим, что нам дадут за нее на аукционе.
В газете Daily Telegraph за июль 1935 года было напечатано сообщение:
В понедельник в Лондоне на аукционе Sotheby’s Жительницей Мюнхена фрау Мадлен Айнгорн-Лонгман была выставлена редчайшая книга, приобретенная там неизвестным лицом по несообразной цене 27 000 гиней. Говорят, что книга предназначается в подарок принцессе Елизавете-Александре-Марии на ее десятилетие, которое состоится 21 апреля 1936 года.
Глава 7. Прогулка
Последний день Суккота в 1935 году пришелся на пятницу 19 октября. Оба семейства обедали в последний раз в сукке у Берманов. Погода была прекрасная. Берл предложил Давиду выйти погулять после обеда. Они надели пальто и шляпы и вышли на улицу. Берл был в отличном настроении, Давид задумчив.
Мужчины неторопливо шли вдоль тихой улицы и говорили о пустяках. Воздух был так прозрачен, что казалось, будто у домов, деревьев, облаков и немногих автомобилей появились новые детали, которых не было прежде. Все краски осени стали ярче и играли теперь множеством оттенков желтого, зеленого, золотого и красновато-коричневого. Давид припомнил, как в детстве впервые надел очки и убедился, что мир намного интереснее, чем тот, к которому он привык. Стекла окон блестели, будто их только что вымыли, а кружева занавесок выглядели свеженакрахмаленными. Они вышли к Гудзону и пошли вдоль реки. Два невысоких джентльмена – один помоложе, бородатый, плотный, в прекрасном пальто и дорогой шляпе, другой постарше, гладко выбритый, худой и элегантный, несмотря на хромоту и пальто, какие носили десять лет назад.
Давид не пользовался тростью, и через полчаса прогулки хромота его стала более заметна.
– Присядем, – предложил Берл.
Они уселись на зеленую, с витыми чугунными перилами скамейку, которые были расставлены вдоль берега под облетающими кленами.
– Что вы намерены делать дальше? – спросил Берл.
Давид ответил не сразу.
– Я надеялся, что меня помнят, – сказал он. – Мои статьи публиковались в американских журналах, я выступал на очень престижных конференциях в Лондоне и Стокгольме, получал письма от американских коллег, где они просили консультации по поводу своих больных, и неизменно отвечал. Но ни один из них не ответил на те письма, которые я отправил перед отъездом. Я дал свой адрес в Джерси и предполагал, что в почтовом ящике будет несколько приглашений. Но нет ни одного. Ящик пуст, если не считать рекламы. Нас не интересует реклама – мы потратили на этот дом все деньги, полученные на аукционе за редкую книгу. Нам ужасно повезло – я и помыслить не мог, что книга окажется такой дорогой. Мы смогли купить дом – по крайней мере, у семьи есть свое гнездо. Но теперь мы почти на нуле. Я должен найти любую работу: врачом, медбратом, санитаром, да хотя бы продавцом в магазине. – Он помолчал, потом снова заговорил с видимым трудом: – Может быть, я мог бы попробовать себя на вашей фабрике, из меня получится вполне приличный и аккуратный конторщик. Недостаток в том, что я оставлю работу, как только – и если – получу приглашение занять место врача. Мои дети рвутся на работу, но Лиспет ничему не училась, а Ариэль… Кризис еще не миновал, строят мало, а архитекторов в Штатах много. Я ужасно боюсь, что и теперь работать будет Мадлен. А ей пора отдыхать. Она отдала семье так много.
– Я, конечно, могу вас взять на работу, профессор, – сказал Берл. – Конторщиком или даже механиком – вы ведь собирали свои приборы, разбираетесь в технике. Но. Бася любит читать русские книги. В одной ей ужасно понравилась фраза, и она прочла ее мне вслух: «Что вы скажете, если у вас из лаборатории возьмут какой-нибудь драгоценнейший микроскоп и станут им забивать гвозди?» Вы такой микроскоп. Я понимаю, что вас можно использовать более выгодно, нежели заполнять конторские книги. Не хотите ли открыть в Нью-Джерси клинику глазной медицины? С операционными, палатами и посещением пациентов на дому. Если дело пойдет, к нам будут приезжать из Нью-Йорка. Я предлагаю вам пятнадцать процентов от дохода и зарплату главного врача.
– Вы готовы вложить деньги? – изумился Давид. – Вы ведь меня совершенно не знаете. Может, я мошенник и просто выдумал все, что вам рассказывал.
– Видите ли, у меня тоже есть история, – улыбаясь, сказал Берл. – Я приехал в Америку без гроша и должен был заработать достаточно, чтобы выписать из России Басю, отца, мать, а если повезет, то и братьев. Я работал как лошадь, но ничего бы не помогло, если бы не один простой фермер.
